Всю долгую эру моего детства я носилась по улицам как типичный сорванец и думала о доме не больше, чем подростки с плаката на станции «Грейхаунд» на Шестой улице. Силуэты высоких фигур, словно длинные тени, и слова: «БЕГЛЕЦЫ, ОБРАТИТЕСЬ ЗА ПОМОЩЬЮ». И номер горячей линии. Мое детство было эрой горячей линии. Но мы никогда не звонили ни на одну из них, не считая розыгрышей, и я не была беглянкой. У меня даже была мама. Я могла бы узнать ее поближе, но я не сделала этого, не так хорошо, как могла бы. Когда мне было шестнадцать, я считала, что нам уже слишком поздно налаживать отношения. А когда я попала в тюрьму, то решила, что теперь уже действительно слишком поздно. Но я ошибалась. Слишком поздно стало только теперь, когда она умерла.

Я сказала Хаузеру, что прочитала «Пикап». Он спросил, что я думаю.

– Что это одновременно хорошая и плохая вещь.

– Я понимаю, о чем вы. Конец удивляет, да? Но от этого хочется перечитать книгу, чтобы понять, были ли там раньше подсказки.

Я сказала ему, что так и сделала. И что мне было приятно читать книгу о Сан-Франциско, что я оттуда.

– О, я тоже, – сказал он.

Я бы не подумала по его виду, и я сказала ему об этом.

– Ну, то есть из тех краев. С другой стороны залива, округ Контра-Коста.

Он назвал свой городок, но я о таком не слышала.

– Это в самой подмышке залива, за нефтяным заводом. Там никакого гламура, не то что в большом городе.

Я сказала, что ненавидела Сан-Франциско, что там из-под земли просачивалось зло, но мне понравился «Пикап», потому что он напомнил мне такие вещи о городе, которых мне не хватало.

Помимо «Пикапа», Хаузер достал мне еще две книги: «Фактотум» Чарлза Буковски и «Сын Иисуса» Дэниса Джонсона. Я сказала ему, что прочитаю их тоже.

– «Фактотум» – одна из самых смешных книг на свете.

Я сказала, что знаю о другой книге, про Иисуса, потому что видела фильм по ней. Фильм был хорош, не считая того, что его герои не очень походили на людей семидесятых.

– Та девушка в фильме, она носит топик с открытым животом и кожаную куртку с меховым воротником, как хипстеры в Сан-Франциско в девяностые.

– Но те люди, о которых вы говорите – возможно, даже вы, я не знаю, – они на самом деле взяли все это из семидесятых.

Это было правдой. Я рассказала ему, как Джимми Дарлинг заглядывал в этот книжный в Тендерлойне, чтобы купить номера «Плейбоя» из 1970-х, которые там лежали стопками на полу у задней стены. Один раз старик похлопал Джимми по плечу и сказал шепотом: «Сынок, у них там есть новые», кивнув в сторону глянцевых журналов – «Буфера» и «На грани» – на витрине у самого входа.

– А Джимми – это…

– Мой жених. Он преподает в Институте искусств Сан-Франциско.

– И вы… еще помолвлены?

– Он умер, – сказала я.

Той ночью, когда выключили свет, я думала о Северном пляже и пыталась вспомнить те места, где я бывала с Джимми Дарлингом, жившим и работавшим неподалеку, и до Джимми, когда я была подростком и Северный пляж был полон заманчивых мест, чтобы бродить пятничными вечерами с друзьями. Мы кружили между столиков на веранде «Энрико» и допивали оставленные посетителями напитки. Я вспомнила огни вдоль Бродвея. И «Большого Эла». «Клуб Кондор» с его вертикальной вывеской и вишнево-красные соски Кэрол Дода, в духе китайского квартала. «Эдемский сад» дальше по улице, его розово-зеленую неоновую вывеску в тумане.

Потом неоновую Кэрол Дода убрали, но в моих воспоминаниях она была на месте. Я помнила все эти светящиеся вывески, оставшиеся в прошлом, но продолжавшие жить во мне, потому что тот мир был частью меня.

Был один клуб на Коламбус-авеню, где стриптизерши-феминистки получали по одиннадцать долларов в час. Это было очень мало за то, что они выдавали и получали, видя, как мужчины мастурбируют в кабинках вокруг сцены. «Мир королевского шоу» был классическим пип-шоу без всякого феминизма. Странная и стремная бухгалтерша из «Королевского шоу» шабашила с нами в «Комнате на Марсе», и, насколько я знала, ей не удавалось заполучить ни одного клиента, но она приходила ночь за ночью, крупная и неуклюжая, в толстых очках и уцененном белье и, как добрая бандерша, угощала нас в раздевалке закусками и комплиментами. Она раздавала нам маленькие морковки, которые называла по-французски «crudités». Особенно ее материнские чувства распространялись на мою подругу по прозвищу Стрелка.

Стрелка засветилась в журнале «На грани». Она была моей ровесницей, слегка за двадцать, но у нее были такие глаза с поволокой, что она казалась девочкой или как минимум невинной девушкой, как раз в стиле «На грани». Мы со Стрелкой иногда подрабатывали в «Бешеном коне», где я впервые увидела будущего папу Джексона. Он был симпатичным и забавным, единственным вышибалой в «Бешеном коне», которого тамошние девочки пускали в раздевалку. Он читал вслух якобы статьи из местной газеты, пока девочки красились, но он просто шелестел страницами и выдумывал заголовки, пародируя типичные передовицы: «Женщина поднимает «фольксваген»-жук, чтобы спасти из сточной канавы последнюю сигарету»; «Человека, сбросившего двести фунтов на диете из шоколада, печенек и пирожков, переехал молочный грузовик». «Сногсшибательная новость: Толедо в штате Огайо оказался плодом коллективного воображения». Папе Джексона было не занимать ума, он только плохо применял его по жизни, а точнее, сходился не с теми людьми. Но он был достаточно умен, чтобы сбежать из-за решетки. Он перелез через забор окружного СИЗО Сан-Матео и пробежал весь путь до Сан-Франциско. Я услышала эту историю еще до того, как познакомилась с ним. Я представила себе парня, бегущего вдоль шоссе, как будто, чтобы попасть пешком из Сан-Матео в Сан-Франциско, он должен был двигаться по автомобильной дороге, пусть и на своих двоих. Одинокий мужчина, бегущий и потеющий на обочине шоссе. Я уверена, что он выбрал совсем другой путь, но передо мной вставала именно такая картина. Он попался почти сразу.

Джимми Борода работал вышибалой в разных стрип-клубах по всему городу еще с 1960-х. Он рассказывал истории. Одна была про чокнутого режиссера, который влюбился в порнозвезду по имени Чудо-Том. Чудо-Том выступал в гейском порнотеатре, где Джимми Борода был привратником. Чудо-Тому не особенно был нужен этот режиссер. Он использовал его, а потом бросил ради кого-то другого. Отвергнутый режиссер, пылая злобой, сел на междугородный автобус и приехал в Сиракузы в штате Нью-Йорк, откуда был родом Чудо-Том. Режиссер постучал в дверь дома Чудо-Тома, где жила его мать. Дальше, в изложении Джимми Бороды, открывается дверь, и на пороге появляется мать, чопорная старуха, застегнутая на все пуговицы, типичная нью-йоркская матрона. Она говорит: «Да, я могу чем-то помочь?» А режиссер говорит: «Нет, мэм, просто я подумал, вы захотите взглянуть на это». И разворачивает красочный плакат, на котором Чудо-Том приходует своего брата-близнеца. Они вдвоем снимались в порно. На этом моменте Джимми Борода так хохотал, что едва мог говорить. «Этот парень показал старушке из верхнего Нью-Йорка двух ее сыновей, ебущихся друг с другом». Он считал, что ничего, смешнее этого не слышал. Это типичный пример чувства юмора Джимми Бороды. Не стоит удивляться, что ему показалось смешным запалить мое укрытие от Курта Кеннеди. После того как я перебралась из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, Кеннеди не находил себе покоя, пока не выяснил, где я. От Джимми Бороды.