Какая бы страсть ни бурлила в византийских сердцах венецианцев, их внимание всегда обращалось скорее к путешественникам, чем соседям. Вот, скажем, locandiere, хозяин гостиницы, собственник или управляющий, pensione, хозяин скромного пансиона, остерии на четыре столика, меню которой не менялось последние тридцать лет. Каждое утро он готовит пять или шесть подлинных, типично венецианских блюд. Пищу, которую не продал сегодня, он хранит отдельно и консервирует. На следующий день он готовит снова, представляя только что приготовленное сегодняшним покупателям.

Венецианский купец не считает, что зависит от производимого им продукта, не важно, что это — рыба, стекло или комнаты в отеле. Его репутация строится на способности получить за вчерашнюю рыбу то же количество денег, которое он всегда получал за свежую, и пластичность — особая форма притворства, так сказать, притворство по праву рождения. Монахиня-проститутка, бродяга из клоаки, одетый в шелка и горностай, дож, подписавший в день своей коронации пакт, который лишает его власти, — это особенная венецианская форма минорного ключа в музыкальной гармонии, что дает возможность забыть неприятные впечатления от смешения несовместимых «кастрюли А и кастрюли Б» с пастой и бобами.

Мы пытались найти подходящее место для завтрака в Альберони на скалах вдоль дамбы ранним утром июльской субботы, топтались вокруг шестов, ведер, фонарей и армии бездомных кошек, вертящихся вокруг рыбаков. Фернандо тихо откровенничал:

— Знаешь, твоя идея насчет продажи квартиры — думаю, в ней есть смысл. Будет здорово, если получится, и Гамбара говорит, что наш вклад в реконструкцию квартиры позволит получить хорошую прибыль.

Гамбара — агент по недвижимости в Риальто, к которому мы наконец отправились посоветоваться и который несколько раз приходил оценить, как движется ремонт. Наши консультации с Гамбара выглядели как лекции нерадивым студиозусам, нужно было со всем соглашаться, эмоции и прочее мы отложили на будущее. Оно уже настало? Фернандо считает меня революционеркой, но именно он — анархист.

— Когда ты это решил? Я что, всегда плыву поперек течения, когда тебя осеняет? — лениво спросила я.

Все, чего мне хотелось, — выпить чашку каппучино и съесть абрикосовое печенье, сидя на скале на солнышке.

— Ты уверен, что хочешь другую квартиру?

— Уверен. Абсолютно уверен.

— А ты подумал где? — настаивала я.

— Еще не определился.

— Давай посмотрим квартиры, которые нам по карману, надеюсь, мы найдем что-нибудь по душе. Возможно, Каннареджо или Кастелло, как тебе? — спросила я, хотя мне все уже абсолютно ясно.

— Помнишь, я говорил тебе, что если мы продадим нашу квартиру, я хотел бы уехать из Венеции?

— Конечно, помню. Но Венеция полна разнообразия! Хочешь, мы найдем дом с маленьким садиком, так что ты сможешь разводить розы, и у нас будут большие окна, где много света и дивный вид, вместо того чтобы наблюдать грязную посуду из ресторана Альбани и слушать куплеты, доносящиеся с набережной, и мы сможем гулять где угодно, а не мокнуть полжизни на переправах.

Я выпалила все это очень быстро, и моя речь предупреждает его ответы, потому что я знаю заранее, что он скажет дальше.

— Я покидаю банк.

Это хуже, чем я ожидала. Или лучше? Нет, хуже.

— Не знаю, сколько у нас еще времени до того, как один из нас умрет или тяжело заболеет, но я хочу провести это время с тобой. Хочу быть там, где ты. Я точно не хочу провести иначе даже десять, двенадцать или пятнадцать лет, если они будут мне даны. — Он какой-то тихий сегодня.

— Что ты намерен делать? — спросила я.

— Что-нибудь вместе. Что-то, в чем я разбираюсь.

— Ты не хочешь перейти в другой банк?

— Другой банк? Смысл? Я не вижу иной дороги в жизни. Что изменит смена банка? Один банк точно похож на другой. Я хочу быть с тобой. Я не покину банк завтра. Я подожду, пока мы приведем в порядок наши дела, чтобы стать независимыми материально. Но, пожалуйста, пойми меня, когда я говорю, что готов оставить банк, значит, я вправду готов.

— Но разве продажа дома — последнее, что мы сделаем? Я имею в виду, если мы продадим дом, что мы будем делать дальше? — поинтересовалась я.

— Потребуются годы, чтобы продать квартиру. Гамбара говорит, что рынок растет очень медленно. Ты знаешь, здесь все движется piano, — он будто утешал меня.

Все, кроме меня, думала я. Мое зрение слабеет, мое сердце слишком сильно бьется. Мне хотелось назад в квартиру, назад в Сент-Луис. Я даже подумываю вернуться в Калифорнию. Разве я действительно приехала сюда? Разве Венеция — мой дом?

— Почему ты хочешь уехать из Венеции? — прошептала я.

— Меньше всего я хочу покидать Венецию, но более всего я хочу уехать куда-нибудь еще. Венеция всегда будет частью нас самих. Но наша жизнь не должна зависеть от места жизни. Или дом от места работы. Я понимаю, что тебя заботит. Мне всегда нравилась твоя идея не бояться начинать с чистого листа, но сейчас я растерян, — ответил мой муж.

Фернандо в действительности никогда не переезжал, и я не знала, отдает ли он себе отчет, каких усилий это стоит. Я имела в виду переезды души. Считала ли я, что он говорит просто так? Да, считала. Я всегда готовила ему еду и улыбалась и завивала волосы буйными кудрями. Свистун из отколовшейся политической группы, бенгальский огонь! Разве не я, неисправимая оптимистка Поллианна, вдохновляла его вообразить, что мы, как смелые дети, с яблоками, пирожными и сыром, с банданами на головах, свободны от необходимости жить в товарном вагоне, свободны разнести вдребезги лимонадный автомат в день его установки?

Мое спокойствие не было связано с нашими новыми гладкими скоро-будут-окрашены-в-золото стенами больше, чем с какими-нибудь другими стенами. Я понимала, что все мы — водоплавающие птицы, расположившиеся в домиках на сваях под дующим с моря бризом. И эта мысль всегда волновала, более того, ужасала. Но сейчас я волновалась не сильно. Интересно, насколько моя безмятежность навеяна не ожиданием покоя в этих стенах, но этим морем, этой лагуной, как крепко она связана с бледным розовым светом, как много смысла в восточных густых туманах? Я не понимала, что происходит. Или понимала? Что со мной? Найду ли я в Венеции другую комнату и другой дом?

Дойдя до большого плоского камня, Фернандо сделал подушку из своего свитера, и мы сидели, глядя на воду. Я дрожала на июльском солнце. Странно слабое тепло ощущалось как апрельское, но море, небо и его глаза по-прежнему полны синевы. Я тоже чувствовала слабость. Я подумала, что он призвал все свои физические силы, чтобы заняться самоанализом.

— Удачи тебе, — тихо пожелала я.

Почти так, как иногда проступает молодое лицо человека сквозь его теперешнее, я увидела в этот миг старческий образ Фернандо, хотя он все еще молод. Я подумала, как сильно буду любить его тогда. Я вспоминала четыре поколения женщин, которые шли по мосту на службу в Салюте. Молодые лица сквозь лица стариков. Старческие лица сквозь молодые. Если мы отваживаемся реально смотреть на ситуацию, можем увидеть много больше.