Вперед вышли родичи Кайяма. В отверстую могилу они бросили оружие, которое было при них – лук, колчан, копье с родовым вымпелом… Последним вниз полетел Кайямов меч. Когда это было сделано, к толпе обратился кам:

– Мы, аварский народ, – возгласил он, – приносим жертву огню, воде и мечу, а также чести того, кто ушел от нас!

Он прошел туда, где в переднем ряду ждал тудун. Как и в праздник зимнего солнцестояния, колдун извлек из мешка золоченый череп, высоко его поднял и воззвал к священной силе неба. Затем он поместил череп тудуну в протянутые руки.

– В десять раз быстрее, чем коронация в Константинополе, – удовлетворенно отметил грек. – Да еще включая похороны.

– Каким, интересно, Кажд будет каганом? – спросил я, мысленно прикидывая, легче ли мне будет обретаться при новом аварском правителе.

Грек удостоил меня лукавым взглядом:

– Дома у нас есть поговорка: «Гадюке, не пожравшей другую гадюку, драконом не бывать». Думаю, начало Кажд положил достойное.

* * *

С окончанием погребального обряда Беортрик повел меня обратно. Сердечности между нами не было – скорее наоборот. Не было и разговора. Мы дошли до центральной площади, и я уже собирался свернуть в проулок, ведущий к лачуге Фаранак, когда саксонец указал мне на один из деревянных домов напротив каганова сруба.

– Кое-кто вон там хочет с тобой поболтать, – сказал он. – За час до сумерек я за тобой вернусь.

И он ушел, не дав мне даже возможности спросить, кто хотел со мной поговорить и зачем.

У дверей дома стояло двое аварских стражей, и мне подумалось, не встречу ли я там такого же пленника. Стражники, когда я приблизился, оглядели меня с любопытством, и после секундного колебания один из них отступил в сторону и махнул рукой: входи. То, что открылось внутри, меня ошеломило. Мрачный сырой интерьер аварского жилища кто-то полностью преобразил. В деревянных стенах были прорублены дополнительные окна, открытые ставни которых пропускали воздух и солнечный свет. Утопленный пол был поднят, застелен половицами и укрыт обширными холстами, хитро разрисованными под мозаику. Ряд перегородок отмежевывал от центральной комнаты небольшие альковы. В комнате же стояли изысканные стулья с обивкой, несколько столиков, кушетка с подушками, а также небольшой письменный стол. С потолка свисали изящные светильники из стекла. Несмотря на белый день, один или два из них были зажжены, что показалось мне несколько странным. Однако, уловив в воздухе нежный аромат духов, я понял, что в этих светильниках горят ароматные масла.

Занавесь на входе в один из альковов раздернулась, и наружу явилась мелкая фигурка Никифора, греческого посланника. Одежды на нем по качеству были под стать интерьеру – длинная, тонкой шерсти туника красовалась чистейшим лимонным цветом, а из-под нее проглядывали зеленоватые туфли. Невольно напрашивалось сравнение с дорогой наряженной куклой.

– Ну что, у нас теперь новый каган? – без всяких преамбул спросил Никифор.

– Кам вручил золоченый череп Кажду, – сказал я.

Вообще-то было странно, что посланник не присутствовал на погребальном обряде лично.

Как обычно, он будто прочел мои мысли:

– Я стараюсь избегать публичных церемоний. Близость толпы действует на меня, как бы это сказать, не лучшим образом.

Мною все еще владела растерянность, и я не отходил ни на шаг от порога комнаты.

– Мне сказали, что кто-то хотел со мной поговорить, – сказал я робко.

– Верно. Я попросил твоего друга, высокого саксонца, привести тебя после обряда сюда.

Я хотел было сказать, что Беортрик мне вовсе и не друг, но посланник уже сделал приглашающий жест.

– Ты, должно быть, голоден после всей этой маеты – шутка ли, столько простоять на ногах! Я как раз собирался трапезничать. Надеюсь, ты ко мне присоединишься?

От изысканности его манер я лишь острее ощутил свою собственную огрубелость и нескладность.

– Может, руки бы сначала помыть, – промямлил я.

– О да, разумеется! – Блеснув перстнями на пальцах, грек указал на один из альковов: – Там ты найдешь чашу, мыло и полотенце.

Отскоблив и смыв с рук и лица грязь и копоть, я взял лежащее возле чаши бронзовое зеркальце и оглядел свое лицо. Впечатление было такое, будто зиму я провел где-нибудь в пещере. Грязные сальные волосы свалялись, в бороде наметилась проседь, а глаза запали так, что и цвета было не разобрать – а ведь они у меня разные!

Никифор дожидался меня возле накрытого стола. После месяцев, проведенных на одной лишь старушечьей каше, рот мой заполнила голодная слюна. Глаза и те заслезились от вида колбас и разных сортов мяса, уложенных ломтиками на блюдах. Была там еще капуста, шпинат, а также несколько овощей, которых я не знал. На отдельном блюде стопкой возвышались пшеничные лепешки.

Посланник жестом указал мне на стул, а сам сел на высокий табурет с толстенной подушкой (я все никак не мог отделаться от ощущения, что сижу рядом с разодетым ребенком). За столом нам никто не прислуживал, так что беседа, судя по всему, обещала быть приватной.

– Ты здесь весьма уютно все обустроил, – сделал я неловкий комплимент. – Прямо под свои нужды.

– Опыт, только и всего, – приветливо согласился Никифор. – Посланником у аваров я уже в четвертый раз.

Так вон оно откуда, такое знание аварского! Мне также вспомнилась кличка, которую этот человек снискал у живущих здесь иноземцев: гадючий карлик. Странно, чего это он тратит такие силы, чтобы обаять меня?

– Начать советую с этого, – тем временем участливо предложил он, пододвигая мне глиняный горшочек с чем-то, похожим на тертый сыр. – Мне наконец-то удалось выжать из повара приготовление этого блюда!

– А что это?

– Рубленый цыпленок. Смешивается со взбитым яичным белком, а затем готовится в вине с добавлением меда.

Мы с Фаранак черпали еду ложками из коровьего рога, обрезки мяса подчас вынимали пальцами, а жижу и вовсе хлебали через край миски. Здесь же ложки были из серебра. Я осторожно попробовал предложенное мне блюдо. Вкус был просто несравненным.

– Каждый приезд учит меня, что брать с собой в следующий раз, – поведал Никифор, взяв кувшин с вином и наливая доверху два бокала. – Мебель при перевозке лучше разбирать. Ну а более крупные предметы я при отъезде оставляю здесь: все равно ведь, скорее всего, опять сюда пошлют. – Он поднял свой бокал. Как и вся столовая утварь, они были одновременно и искусны, и добротны: толстое стекло, играющее лазурно-оранжевой радугой граней. – Думаю, нынче мы можем отметить достижение совместной цели.

Вино я пригубил, осмотрительно прикидывая, куда он клонит.

Никифор же, поставив бокал на стол, продолжил:

– С успешным избавлением от Кайяма появляется надежда, что Кажд будет более сговорчив.