его лжечасти, но одного все-таки не выяснили: как такая афера стала возможной. Официальная версия гласила, что Павленко, пользуясь «ротозейством и беспечностью командиров отдельных частей», награбил совершенно невероятное количество имущества, затем подкупил комендантов завоеванных немецких городов и добился выделения тридцати отдельных вагонов, после чего вывез награбленное на родину, разделил его между бойцами, снабдил их подложными документами и отпустил на все четыре стороны.

На этом история не закончилась.

Погуляв с годик после окончания войны, Павленко, видимо, заскучал. Поразительная легкость, с которой он наворовал золотые горы, теперь не давала ему покоя. То ли жадный был человек, то ли просто жулик от бога, и без афер ему было скучно. Заскучав, он не стал выдумывать велосипед: у него еще оставались печати и бланки военно-строительной части.

Тем временем к нему вернулись все его бывшие бойцы, которых тоже, наверное, навсегда соблазнила минута, когда никем в дороге не вскрытые вагоны, набитые коврами, золотом, картинами, фарфором, старинными гобеленами, резной мебелью, нежной или грубой, взятой из мрачных, посаженных на верхушки скал замков и сливочных баварских особняков; когда все эти вагоны, тихо бренчащие кленовыми роялями, гудящие бронзовыми лампами, позванивающие столовым серебром или тяжелыми бокалами из цветного хрусталя, когда все это: меховое, панбархатное, крепдешиновое, блестящее, тусклое, хрупкое и непробиваемо-крепкое – ну, просто, как Европа, из которой оно прибыло – когда оно открылось в проеме дверей и стало понятно, что самая наглая афера в истории самой жестокой диктатуры получилась, вот тогда они, видимо, и стали настоящими разбойниками с большой дороги. Не то чтобы с глузду съехали, а просто отрезали себе пути к отступлению, сделали отступление морально невозможным. Ну как, скажем, Марина Мнишек не свернула с тушинской дороги, прекрасно зная, что в Тушине ее ждет не царь, а вор.

В общем, дорожно-строительное управление снова материализовалось из воздуха – теперь уже в районе Калинина. И даже фронтовой дружок полковника нарисовался, чтобы снова возглавить это липовое предприятие и прикрыть собой командира.

Чем зарабатывали они в мирное время? Да чем угодно, ничем не брезговали: впрочем, и дороги строили. Это уже не очень важно, поражает не столько их способность зарабатывать, сколько наглость, с которой они это делали. Территорию воинской части они строго охраняли, и несколько попыток проверить ее сорвались: проверявших попросту не пустила охрана. При Сталине, напомним на минуточку. Потом они создали свою контрразведку, и проверки пресекали на корню. Нет, они не были осторожными. Они даже хотели общественного признания, и по фиктивным представлениям все двести тридцать бойцов части получили правительственные награды как герои войны.

То, как их разоблачили, тоже характерно. Один из сподвижников Павленко должен был отвезти на самолете полтора миллиона рублей. Человек он был пресыщенный, наглый, немного уже сумасшедший от безнаказанности. Напился в зюзю и прямо у трапа свалился на чемодан. Тот развалился, и полтора миллиона рублей – деньги, на которые в те времена можно было построить фабрику – разлетелись по летному полю.

А пьяный боец лежал на спине, смотрел в денежное небо и орал военные песни.

Не встретив курьера в аэропорту, Павленко почувствовал неладное. Очевидцы событий, а их было много допрошено в те дни, показали, что он метался по Калинину, истерил, как последний трус, и даже, якобы, помчался на дом к своему липовому директору за утешениями, хотя это он должен был утешать директора, ведь сидеть-то предстояло последнему. Впрочем, они оба к вечеру скрылись в неизвестном направлении, да так, что обнаружили Павленко только через несколько лет.

То есть пока его объявляли во всесоюзный розыск, он безо всяких проблем осел в Кишиневе.

И там начал все заново.

Военная и калининская аферы были впоследствии оценены в десять миллионов. Кишиневская оказалась масштабнее – тридцать восемь миллионов – но зато она кончилась быстрее. Через два года Павленко был арестован – из-за сущей ерунды, липовых облигаций. Еще через несколько лет его расстреляли.

Дело обросло тоннами бумаг, ниточки вели в разные стороны, так что из них уже соткался гигантский ковер немыслимой для сталинских времен раскраски. И вот тут-то, на пятый год следствия, обнаружилась одна забавная вещь.

Павленко уже лежал в могиле, все его подельники сидели на Колыме. Посадили также большое количество должностных лиц, а двух генералов разжаловали. И только липовый директор – тот, кто должен был сесть первым – исчез, словно сквозь землю провалился.

Именно тогда по милицейской Москве стали бродить глухие слухи, что он и был тайным главарем банды. Его тень упала на некоторые бумаги с грифом «Совершенно секретно» и вместо неуважительного названия директор он получил уважительное «директор» – в кавычках.

Личностью этой стали заниматься всерьез, и чем серьезнее занимались, тем яснее становилось, что на роль руководителя банды он подходил куда лучше. Во-первых, отец этой суки был расстрелян как враг народа. Во-вторых, воспитывал его отчим – немец, да, самый натуральный немец, член Коминтерна, приехавший из Германии в тридцать втором, встречавшийся со Сталиным для приватных бесед в тридцать пятом (об этом упоминали крайне бегло) и куда-то пропавший в тридцать седьмом. Вот этот скрытый фашист, наверное, и обучил будущего «директора» своим хитрым штучкам, надрессировал гада грабить Родину.

Для восстановления полной картины пришлось идти по сотканным нитям обратно – следователи не поленились распустить весь ковер. Так узнали, что пока Павленко бегал с истериками по Калинину, «директор», даже неудобно сказать это, забавлялся. Раскладывал украденное, словно бы надеясь посмешить милиционеров. Да, они посмеялись над его наивностью. Да только наивностью это было или издевательством? Ведь деньги, кольца, картины, вырезанные из рам, серебро и куски янтарных панно он выносил в пакетах, не таясь. На глазах соседей бросал в мусорные баки во дворе или нес в овраг. Потом стал совать бриллианты в карнизы для штор – классический приемчик. Следователи не узнали, что последний пакет со ста тридцатью тысячами и кольцами тысяч где-то на шестьдесят он положил между рамами окна в подъезде. Этот схрон он счел самым ненадежным – делал его, когда уже подъехала черная машина и люди из машины его видели. Пакет должны были найти первым, а только его-то и не нашли. Тут уж в историю вошел другой везунчик, Анатолий Борисович, но прежде чем и ему воздать должное, следует завершить рассказ о «директоре».

Насчет него в деле дорожно-строительного управления осталась еще одна легенда, скорее всего, апокриф. Якобы самому Сталину доложили о калининской афере, и он-то как раз презрительно отшвырнул бумаги Павленко, зато «директором», которого тогда еще считали наивным дурачком в шляпе, без кавычек,