Я поехал домой, чувствуя себя чуть менее уязвимым, ощущая, что Лиона с Тоби стали чуть менее уязвимы. Хотя, конечно, никакой твердой уверенности у меня не было. Просто я делал все возможное, чтобы не дать Лису-Счастливчику навредить им.

Меня снедала тревога, сильная и неукротимая. Я понял: в каких бы делах я ни участвовал вместе с Малхией и Шмарией, в этом мире я становлюсь Тоби О’Даром, а Тоби О’Дара до сих пор по-настоящему не существовало. Я ощущал себя голым, уязвимым, и ощущение мне не нравилось. Меня даже удивило, как сильно оно мне не нравится.

Ночью я улетел в Нью-Йорк.

И на следующий день проделал то же самое с нью-йоркским гаражом. Прошел почти год с тех пор, как я пользовался этой точкой, и мне вовсе не хотелось сюда возвращаться. Нью-Йорк вызывал во мне слишком много болезненных воспоминаний, а сейчас я стал слишком уж чувствителен к ним. Но я понимал, что сделать это необходимо. Я бросил машины в тех районах, где их наверняка угонят, а гараж оставил точно в таком же виде, как и предыдущий: его двери были открыты каждому, кто пожелает войти.

Мне хотелось в тот же миг покинуть Нью-Йорк, но оставалось еще одно дело, которое я непременно хотел совершить. Пришлось как следует подумать, чтобы воплотить этот маленький план. На размышления я потратил весь вечер и часть следующего утра. И я был рад, что ангелы остаются невидимыми. Теперь я понимал, почему они так поступают. И правила моей новой жизни сделались для меня чуть более осмысленными.

Ближе к полудню я вышел из гостиницы и пешком отправился на поиски католической церкви.

Должно быть, я шагал не один час, прежде чем натолкнулся на церковь, которая вселяла своим видом ровно те чувства, какие мне хотелось. И чувства эти были чисты, и никаких сомнений не возникало.

Я понял только, что нахожусь где-то в Мидтауне, после чего позвонил в квартиру священника и сказал пожилой женщине, открывшей мне, что хочу исповедаться. Она поглядела на мои руки. Несмотря на теплую погоду, я был в перчатках.

— Только мне хотелось бы исповедаться самому пожилому священнику, — попросил я ее.

Не знаю, услышала ли она, поняла ли меня. Она проводила меня в маленькую, скудно меблированную приемную со столом и несколькими стульями с прямыми спинками. За пыльными занавесками на маленьком окне виднелась часть двора, закатанного в асфальт. На стене висело большое старомодное распятие. Я сидел совершенно неподвижно и молился.

Мне показалось, я прождал примерно полчаса, прежде чем вошел очень пожилой священник. Если бы пастор оказался молод, я, скорее всего, просто сделал бы пожертвование и молча ушел. Но передо мной был старик, немного сморщенный, с огромной квадратной головой, в очках в проволочной оправе, которые он снял и положил на стол справа от себя.

Старик взял пурпурную столу, длинную тонкую ленту из шелка, необходимую для таинства исповеди, и надел на шею. У него была настоящая копна седых взъерошенных волос.

Он откинулся на спинку деревянного стула и закрыл глаза.

— Благословите меня, отец, ибо я согрешил, — начал я. — Прошло десять лет с моей последней исповеди, и все это время я был далек от Господа. Целых десять лет я совершал ужасные грехи, число которых я даже не могу упомнить, могу лишь приблизительно подсчитать, сколько раз совершал тот или иной грех.

Священник сидел в той же самой позе.

— Я по собственной воле, сознательно, отнимал у других жизнь, — сказал я. — Я говорил себе, что убиваю плохих людей, но на самом деле я убивал и невинных, особенно в начале, и сейчас я не могу припомнить, сколько их было. Совершив те первые, самые ужасные преступления, я попал на службу в агентство, которое использовало меня, чтобы убивать, и я подчинялся приказам, не задавая вопросов, на протяжении десяти лет уничтожая в среднем по три человека за год. Работники того агентства мне говорили, что они Хорошие Парни. Полагаю, вам понятно, почему я не могу рассказать больше. Не могу поведать, кто были эти люди, на кого именно я работал. Могу сказать только, что мне жаль их, а сам я поклялся, стоя на коленях, что больше никогда не отниму ничьей жизни. Я раскаялся от всей души. Я также решил встать на путь искупления грехов, чтобы за оставшиеся мне годы хоть как-то уменьшить вред, причиненный за последнее десятилетие. У меня имеется духовный наставник, который точно знает, что я совершил, и он помогает мне на пути искупления. Я твердо верю, что Господь меня простил, но я пришел за отпущением грехов к вам.

— Зачем? — спросил он. У него был звучный, богатый обертонами баритон. Он не шевельнулся и не открыл глаза.

— Потому что я снова хочу подходить к Причастию, — пояснил я. — Я хочу посещать церковь с другими людьми, которые верят в Господа, как и я, и я снова хочу быть у пиршественного стола Господа.

Священник по-прежнему сидел неподвижно.

— А этот духовный наставник? — уточнил он. — Почему он не дал вам отпущения грехов? — Последние слова он проговорил с нажимом, и его зычный голос так и загудел в груди.

— Он не католический священник, отец, — пояснил я. — Он личность, внушающая доверие и способная судить безупречно верно, благодаря его совету я и встал на путь искупления. Но я воспитан в католической вере, вот потому и пришел к вам. — Я продолжал объяснять, как совершал другие грехи: грех любодеяния и грех алчности, прозаический грех равнодушия. Я перечислил все, о чем смог вспомнить. Конечно же, я пропускал мессу по воскресеньям. Я не соблюдал праздничные дни. Не соблюдал посты, даже Рождественский и Великий. Я жил в стороне от Господа. Я все говорил и говорил. Рассказал, что в результате проявленной в юном возрасте неосторожности стал отцом, а вот теперь познакомился со своим ребенком и почти все деньги, заработанные за прошлые преступления, отдал ребенку и его матери. Я оставил себе ровно столько, чтобы хватало на жизнь, но я никогда не буду больше убивать.

— Молю вас об отпущении грехов, — сказал я в итоге.

Последовала долгая пауза.

— Вы сознаете, что в совершенных вами преступлениях могли обвинить невиновных? — отважился он на вопрос. Его звучный голос чуть дрогнул.

— Насколько я знаю, этого не случалось. То есть за исключением моих бездумных поступков в самом начале, потом, убивая по приказу, я всегда обставлял все как несчастный случай. Но даже в тех первых убийствах, насколько мне известно, никого не обвинили. А я узнавал — никого, совершенно точно, не обвинили.

— Если кого-нибудь обвинят, вам придется сознаться, — проговорил святой отец. Он вздохнул, но глаза так и не открыл.

— Я сознаюсь.

— И вы не станете убивать даже по приказу тех людей, которые называют себя Хорошими Парнями? — пробормотал он.

— Верно. Никогда. Чтобы ни случилось, я не стану убивать.

Он минуту посидел молча.

— Этот ваш духовный наставник… — начал он.

— Прошу вас, не требуйте от меня назвать его, точно так же как не требуйте от меня имен тех, для кого я убивал. Прошу вас, поверьте, я говорю правду. Я пришел к вам по иной причине.