что Хельги рядом нет. Она сидела на песке и смотрела куда-то в сторону, вдоль берега. И даже когда Воронцов вышел из воды и лег на теплый песок рядом с ней, она не повернула головы и ничего не сказала. Воронцов долго так не мог. И поэтому не выдержал первым:

– Ты ведь не просто так со мной сошлась, да?

Хельга помолчала секунду и спокойно ответила:

– Да.

– У тебя ко мне какой-то особый интерес?

И опять, после паузы:

– Да.

– Ты любишь деньги, богатых мужчин и еще давно мечтала, чтобы было вот так – океан, пальмы, белый песок…

Хельга едва заметно улыбнулась. «Все так и есть», – понял Воронцов. Ему стало немного грустно. Раньше их отношения представлялись ему как-то иначе. Романтично и непредсказуемо. А оказалось – во всем холодный расчет. Он и прежде понимал, что Хельга умна, и даже иногда терялся в ее присутствии, не зная, как расценивать ее слова или поступки, и даже готов был в чем-то признать ее превосходство. Но расчетливого цинизма он никогда не умел прощать.

– Кто же ты? – спросил Воронцов. – Проститутка?

Лежа на спине, он с прищуром смотрел на Хельгу и снова увидел, как она замерла. Сидела так, не шелохнувшись, некоторое время, потом едва заметно улыбнулась:

– Нет.

И опять ее ответ был очень спокойным.

– А мне показалось, что ты неплохо умеешь пользоваться благосклонностью мужчин.

– В общем, да.

Хельга наконец повернула голову и посмотрела в глаза Воронцову:

– Ты, оказывается, наблюдательный. Не ожидала.

Воронцов снисходительно усмехнулся:

– Ты меня просто пыталась окрутить. И твои сомнения насчет замужества – это ведь все напускное, так ведь? Все равно к этому шло. В этом твоя цель?

Хельга не ответила.

– Да ладно, не стесняйся, – вполне дружелюбно сказал Воронцов. – Мне просто интересно, честное слово.

– В чем-то ты прав, а в чем-то заблуждаешься, – ответила Хельга.

Она смотрела вдаль, туда, где синева океана сливалась с синевой неба.

– Я не проститутка. Мне было обидно услышать от тебя подобное. Но, значит, чем-то заслужила.

– Ты же из мужиков деньги качаешь.

– Когда-то у меня была совсем другая жизнь, – сказала Хельга. – И если бы та, прежняя, жизнь продолжалась, я вряд ли оказалась бы с тобой здесь, на этом острове.

Она задумчиво провела ладонью по песку – на песке остался след, неглубокая борозда.

– Мне было двадцать лет, я училась в университете, и впереди не предвиделось ничего, кроме счастья. Когда человек молод и живет в тепличных условиях – он непременно глупеет и за свою глупость будет наказан. За первые беззаботные двадцать лет жизнь наказала меня скоро жестоко – мой отец застрелился, нас с мамой выгнали из ведомственной квартиры, еще через год, не выдержав всего этого, умерла мать. Вот так закончилось мое затянувшееся детство.

Хельга замолчала. Воронцов смотрел на нее так, словно увидел в первый раз.

– А почему застрелился отец? – спросил он после паузы, затянувшейся надолго.

– Он был военный, генерал. Его обвинили в растрате. Он не вынес этого.

Хельга печально улыбнулась.

– Ты только не подумай, что про растрату – это правда. Его оговорили.

– Зачем?

– Его должность кому-то понадобилась. Возбудили дело. А у него были очень строгие понятия об офицерской чести. Когда он застрелился, дело тут же закрыли, хотя первоначально обвиняли не только его, но и еще нескольких человек. Я же сказала – не было никакой растраты.

– Ну а дальше?

– А дальше началась моя взрослая жизнь, – опять невесело усмехнулась Хельга. – Один из бывших сослуживцев отца стал помогать сироте, и это продолжалось целых три года. У него была больная жена, она знала о моем существовании, но молчала, боялась, что муж ее бросит.

– Ты была у него на содержании?

– Да, – спокойно ответила Хельга. – Он так и жил на два дома. Там проводил дни, здесь ночи. Так что у меня и его жены было разделение обязанностей. Каждая по-своему отрабатывала свой хлеб.

Она засмеялась. Смех был горький.

– А потом появился я, – продолжил Воронцов.

– Нет, не ты. Жена моего «благодетеля» умерла, он запил, и я его бросила.

– Отважная женщина, – оценил Воронцов.

– Я же не в никуда ушла, – пожала плечами Хельга, совершенно не обращая внимания на его иронию. – Был на примете человек помоложе и побогаче.

Расчетливость – это было ей свойственно, конечно.

– Запасной аэродром, – подсказал Воронцов.

– Что-то вроде того. С ним я пробыла целых два года.

– А потом?

– А потом расстались.

– Почему?

– Я поняла, что не смогу прожить с ним всю жизнь.

– А это для тебя обязательно – на всю жизнь?

– Да, – сказала Хельга.

Зачерпнула теплый песок рукой, расставила пальцы. Песок просыпался золотым дождем.

– Тебе этого не понять.

– Ну почему же, – добродушно сказал Воронцов. – Не совсем же тупица.

– Я не шучу, тебе действительно сложно будет понять. Женщины о своем будущем задумываются гораздо раньше мужчин, им меньше времени на это отпущено. И я поняла, что еще несколько лет – и уже ничего не будет впереди. Ни семьи, ни счастья. Можно пропорхать, как стрекоза, и вдруг похолодает – наступит осень жизни. Это всегда наступает так внезапно, я видела таких женщин. Вдруг так захотелось разделаться со всем этим… Упала в грязь, но ведь не намертво же она ко мне пристала, да и грязь ли это? Это жизнь. В ней не все так гладко, как хотелось бы. А о том, чтобы было гладко, все же мечталось. – Хельга повернула голову и посмотрела Воронцову в глаза. – И тут появился ты. Это был мой шанс. Я сначала не верила, присматривалась, боялась ошибиться… – Она замолчала и отвернулась.

– Ошибиться – в чем?

– В тебе, – ответила Хельга.

– А я парень ничего, – заметил Воронцов. – Высок, строен и миллионер к тому же. Неплохое сочетание.

Воронцов все время пытался поддеть Хельгу, хотелось говорить с ней иронично и насмешливо, но его обескураживало ее спокойствие. И он вдруг понял, что по-прежнему теряется рядом с ней.

Хельга задумчиво вглядывалась в океан.

– Это все друг твой, Потанин, – сказала она неожиданно.

– Да, с него мои сомнения и начались, – согласился, подумав, Воронцов.

Он не испытывал ни злости, ни обиды. Одну только растерянность.

– Пойдем в дом, – равнодушным голосом сказала Хельга. – Солнце уже высоко поднялось.

Воронцов, не выдержав, перевернулся на бок.

– Знаешь, что меня бесит больше всего? Твое спокойствие, – признался он.

– А ты ожидал, что я буду рвать на себе волосы?

– Ну, не так жестоко, конечно. Но