как Мейсон, засунув наушники в уши, мотает головой в такт песни.

— Аа, да, тебя уже тоже ждут, — подмигивает мне глазами.

— Даже не смей! — указываю я пальцем. — Он всего лишь вызвался помочь мне на репетиции и всё.

— А как же тот брутальный богатый малый? — раздается её голосистый смех, растягивающийся эхом по стенам. — Разве не он ли должен помогать тебе?

— Он занимается с документацией, — быстро отвечаю я.

Она делает загадочное лицо, показывая гримасу, кричащую: «Ну-ну… возле нее только и кружатся мужчины».

Но в сердце и душе моей только один.

— Придется поверить тебе, — продолжает хохотать она. — Встретимся на тусовке, пойду, — заканчивает она и обнимает меня.

— Да, увидимся, — говорю я, чувствуя, назойливую вибрацию в кармане. Секунду и я отвечаю на звонок Ритчелл, которая докладывает, что они приехали, а я принимаюсь лихорадочно говорить ей про маскарад, на который хочу пригласить еще Джексона и Питера.

Глава 15

Милана

— Отсюда недалеко расположено здание, в котором мы собираем моделей и работаем с ними, — рассказываю я, заправляя волосы в хвост.

Мейсон безоговорочно соглашается, и мы следуем к месту. Харизматичный парень всю дорогу щедро, улыбчиво делится своими историями из жизни, позволяя мне узнать, как благодаря профессиональному спорту, он объездил полмира, оттого наделен воспоминаниями о красивых местах в путешествиях в Италии, Франции, Германии, Испании, Индонезии, Африке, Китае, России и перенес две операции вследствие сломанной ноги от удара сильного противника на игре в Токио. Он рассказывает, как обожает собак и с детства мечтает, когда заведет верного друга — добермана. Мейсон упоминает, что за счёт нескончаемых тренировок и спортивной деятельности настоящих друзей ему так и не удалось найти.

— Ты хочешь сказать, что у тебя нет ни одного человека, к которому ты питаешь глубокое доверие?

— Ни одного.

— А как же мама?

— Мама в домашних заботах всё время, до отчима мне нет никакого дела, а я живу своей жизнью, можно так сказать… И изредка встречаюсь с отцом. На этом ограничивается мое общение. И, не думаю, что, пообщавшись с одним человеком на тренировке в зале, он станет мне сразу же другом.

— Да, но… А как же знакомые со школы/университета?

— Все поразъехались, поэтому… Кругом верных приятелей я так и не обзавелся.

Он одинок, это очевидно. Он не замолкает ни на секунду, словно несколько лет не раскрывал рта.

— Прости, что все это тебе толкую, не зная зачем. — Его лицо принимает добродушное выражение, будто благодарит за то, что извлек из сознания мысли, которые были услышаны кем-то живым.

— Напротив, мне интересно было узнать о твоей насыщенной жизни.

— Скорее одинокой, — взглянув голубыми глазами на меня, с нитью мольбы пронзает он.

Но у симпатичного мужчины — качка должна же быть девушка?

— А если не говорить про друзей… а… — с долей робости продолжаю я.

Догадавшись о том, что я желаю спросить, он со смешком выдает:

— Милана, поразмысли, что за романы могут быть у человека, который то и дело в разъездах?

Я медлю шаг, так как за разговорами мы приблизились к театру.

— То есть ты не встречался с девушками?

— Пару раз, но это было давно. — Его улыбка идет на убыль, как цветок, вянущий в грязи.

— Почему перестали общаться? — с поспешностью вылетает из меня.

«Затронули тему, любимую для Миланы Фьючерс, — тему о романах».

Тяжелый вздох вырывается из его груди, точно он желает вскрикнуть от отчаяния. Мое сердце обрывается за него.

— Предавали, — глухо отзывается он. Яркий взгляд потух. Коснулась его раны.

Как ужаленный от укуса, с проявляющейся желчью, но при этом со сдержанной холодностью он продолжает:

— С того дня, я понял, что разучился любить… — Потупив глаза, он погружается в задумчивость и грустная сосредоточенность застилает его тело. Я вздыхаю, мысленно жалею, что спросила его об этом. — Когда ты делаешь безвозмездно что-либо для другого, отдаешь всего себя, а потом получаешь ледяной удар в грудь, то… — Замолкает, будто бродит по воспоминаниям, представляющим для него черные дебри, коими изобиловала его жизнь. Человек вскрывает душу и возникает трудность высказать чувства, плодящиеся с каждым движением мысли.

Раскаленная его словами, под знойными лучами полуденного солнца, с сердечной болью, не смея громко дышать, я соображаю, что сама являюсь предательницей. «ТЫ ДЕЙСТВУЕШЬ, КАК ТВОЙ ОТЕЦ. ОТЕЦ. ОТЕЦ… — проносятся перед глазами слова матери». Рана в душе кровоточит, изнуряет тело. Даниэль столько для меня всего сделал, а я в ответ наношу мощнейшие удары по его чувствам, о которых он еще не осведомлен. Я в неоплатном долгу перед ним.

Изобразив улыбку, воинственно вздернув подбородок, с шумом втянув воздух, Мейсон доносит на мое молчание:

— После таких событий неохотно грезить о любви… — Создается ощущение, что Мейсон послан с небес, чтобы открыть мне глаза на то, что Даниэль не перенесет правды, она уничтожит его, сожрет живьем. Нашедший подходящее выражение продолжает, на что я лишь сглатываю комок и все дальше ухожу в пучину раздумья: — Первый раз предали… пережил. Думал, что больше такого не повторится, но… кто знал, что, дав второй шанс своему сердцу, оно снова не развалится на мелкие кусочки? Ты простишь мне мою откровенность?

В щеках вспыхивает огонь, когда мысли вереницей начинают кружиться. Да. Даниэль никогда не поймет меня, никогда не простит, возненавидит, посчитает изменщицей и окажется правым. Почему я все не рассказала ему сразу, как только встретила Джексона? Почему я лгала столько времени и продолжаю лгать? Я была лицемерна с ним, я даже пыталась вызвать ревность у Джексона, без желания целуя Даниэля на его глазах. Боже. А за каждое вранье следует наказание, и я буду обязана его понести.

— Милана, эй, ты меня слушаешь? — Он легонько трясет мою руку.

Как я могла дойти до такого? Кричать о ненависти к отцу, к его поступку и увлечь себя в то же болото.

— Милаа-а-а-на! — Громкость его голоса выводит меня из задумчивости.

— Да-да, — говорю пересохшими губами, мужественно решив, что час признания Даниэлю настал и как только я смогу узнать, где он находится, то в первую же секунду встречи во всем признаюсь.

Мейсон, вперив на меня чуть изумленный взгляд или скорее недоумевающий, предполагает:

— Может, я заблуждаюсь, но… Есть то, что заставляет переживать тебя?

Оглядев его, вразумив его слова, прихожу в живую оболочку:

— Нет, прости, позволила задуматься. — Навешиваю фальшивую улыбку, прикрывая сердечную мучительную боль. — Мы дошли. Приступим к работе?

— Я тебя утомил своими рассказами?

— Ты, правда, так посчитал? Нисколько! — уже живо отзываюсь я. — Спасибо, что поделился и… — Обозреваю как засохший