Если бы я была честнее, если бы сказала ему про Руслана раньше… Сейчас впервые за последние сутки собственная боль отходит на второй план. Мне становится больно за него. Тогда, увлекшись своей запретной игрой, я напрочь забыла о том, что позволяю Руслану предавать человека, которого люблю. Наверное, только сейчас я до конце понимаю, что вчерашний день стал для Мирона днем двойного предательства.

Звук открывающейся двери заставляет меня застыть и впиться глазами в гостиничный проем, в котором через пару секунд появляется Саша. Он переминается с ноги на ногу, почему-то молчит. Мне хочется вцепиться в него руками, вытрясти каждое слово, которое Мирон ему сказал. Хочется отпихнуть его и выбежать в подъезд. Я слишком привыкла быть частью жизни Мирона, чтобы спокойно отсиживаться, пока он разбирается со случившимся.

— Что… Для чего от тебя позвал?

Саша неопределенно пожимает плечами и кивает головой в сторону кухни.

— Пойдем выпьем чай, Тати. Тебе нужно успокоиться.

Я отчаянно мотаю головой, не в силах сдержать свой протест. Разве это возможно? Просто сесть и начать пить чай сейчас. За кого он меня принимает?

— Я пойду к нему, — бормочу я, срываясь с места. Мирон не должен быть там один. Господи, а если с Русланом что-то серьезное? Если он повредил голову, впал в кому? Что, если случилось что-то непоправимое? Как он будет с этим жить? Как мне с этим жить, зная, что я послужила тому причиной?

— Тати, — Саша перехватывает меня до того, как я успеваю выбежать в коридор, сжимает плечи. — Не ходи туда. Сейчас скорая его забирает. С минуты на минуту прибудет полиция. Тебе не нужно там светиться.

— Отпусти… — я отталкиваю Сашины руки, видя перед собой лишь одну цель: дверь. Скорая, полиция… все это сейчас не имеет никакого значения. Саша ничего о нас не знает, и не имеет права меня задерживать.

— Тати, — его рука перехватывает мою талию, оттаскивает назад. — Тати, остановись… Это он сказал, чтобы ты не выходила. Сказал, что ты сделаешь хуже.

Я замираю как по щелчку кнопки. Моргаю и по инерции продолжаю разглядывать дверной глазок. Мирон всегда знает, как лучше. А что делать мне? Я хочу быть с ним там.

— Тати… — Саша осторожно убирает руки и заставляет меня повернуться. Я пытаюсь обрести способность дышать и разглядываю полосатый трикотаж его футболки. У Мирона была похожая. Немного другая. — Пойдем на кухню. Ты все равно уже ничего не можешь сделать. Он сказал, что разберется.

Все напряжение и адреналин за секунду покидают тело, оно становится податливым, мягким. Саша аккуратно берет меня под локоть и ведет за собой на кухню. Я опускаюсь на табуретку, смотрю поверх квадратного узора клеенки, сосредотачиваюсь на одинокой хлебной крошке. Саша гремит ящиками шкафа, кажется, он тоже немного нервничает, потому что действует быстро: щелкает чайником, достает заварку, ставит на стол чашки.

— Что он тебе сказал? — я заставляю себя поднять глаза и посмотреть на него. Знаю, что должна извиниться перед ним за доставленные неудобства: за грубость Руслана, за внимание соседей, за то, что его доброта обернулась такими проблемами. Я скажу ему все это, но позже. Сейчас мои мысли заняты лишь им.

Саша снимает с подставки чайник, разливает кипяток по кружкам, возвращает его на место. Я хочу, чтобы он ответил немедленно, но торопить его не решаюсь. Несколько раз макает пакетик в чашку, кладет его на салфетку, на которой за секунду расплывается коричневое пятно. Чего он тянет?

— Он попросил тебя не выпускать. Сказал, чтобы позаботился.

Замолкнув, он привстает и со вздохом лезет в задний карман.

— Сказал, что тебе нужны будут деньги и чтобы я дал их тебе… От себя. Если будешь против, то можно в долг, — с этими словами он кладет на стол несколько согнутых долларовых купюр и смотрит на меня. — Но я так не могу. Не люблю врать.

Я разглядываю эти гладкие, свеженапечатанные банкноты, и вспоминаю, что часто видела их в бумажнике у Мирона. У него не всегда бывали рубли, но доллары почему-то были всегда.

— Он что-нибудь еще сказал? — выходит из меня шепотом.

Саша отвечает не сразу, но когда он начинает говорить, его голос полон сочувствия.

— Да. Сказал, что эту неделю его не будет дома, и он предупредит консьержа, чтобы ты в любое время смогла забрать вещи.

— Я постараюсь недолго, — обещаю консьержу и, получив утвердительный кивок головы, толкаю дверь.

В нашей бывшей квартире царит гробовая тишина, и воздух сейчас пахнет непривычно — он немного спертый, словно несколько дней не открывали окна. Глаза машинально падают в угол прихожей. С моего последнего дня здесь ничего не изменилась: обувь Мирона по-прежнему стоит в одном ряду с моей. Так странно. Будто по случайности получила билет в прошлое.

Чтобы не делать процесс сбора вещей болезненнее, чем есть, я иду прямиком в гардеробную, но боковым зрением поймав знакомый предмет, невольно замираю. В гостиной все еще стоит то злосчастное ведро. Никакой это не билет в прошлое. Возвращение на место преступления.

Заглушив воспоминания и растущую безысходность, я заставляю себя отвернуться и идти. Мне нужно быть сильной, потому что по-другому одной мне не выжить.

Чем глубже я прохожу в квартиру, тем сильнее убеждаюсь, что все эти дни Мирон здесь не жил. Грудь распирает растущей тоской и волнением. Еще слишком мало времени прошло, чтобы отвыкнуть за него волноваться. Где он? У него проблемы из-за драки с Русланом? Что, если его арестовали?

Кровать в спальне застелена, смято лишь покрывало. Слева через кресло перекинуты рубашка и перепачканные в пыли брюки. Мне нельзя к ним приближаться, но я все равно иду. Они были на Мироне в день драки. Я беру рубашку и утыкаюсь в нее носом. Вдыхаю его запах, от которого давно впала в зависимость, чувствуя, как в глазах и груди начинает печь. Я понятия не имею, как я буду без него, держусь лишь на знании, что человек рожден, чтобы жить.

Наверное, мне не стоит забирать все эти вещи, которые Мирон мне покупал, учитывая, сколько денег он на них потратил. Но я все равно забираю, больше потому, что ему они без надобности, а еще потому что знаю, что он никогда меня за них не упрекнет. В моем отношении к нему ничего не изменилось — для меня он лучший человек на земле.

Тех сумок, которые я с собой привезла, не хватает — мне приходится достать чемодан. Тот самый, с которым я собиралась лететь на Мадагаскар. У нас с Мироном они одинаковые — только его черный, а мой голубой. По-прежнему стоят, прижавшись друг другу, в счастливом неведении. Не будет Мадагаскара. Больше не будет ничего.

Я перевожу взгляд на комод и в течении минуты разглядываю коробку с украшениями. Забери я их — могла бы позволить себе безбедно проживать в Москве несколько лет, но так будет неправильно. Дальше мне нужно самой. Пальцы нащупывают бриллиантовые грани серег в ушах, но снять их я не могу себя заставить. Для меня они больше, чем украшение. Это бесценный момент из нашего прошлого, мой и его, от которого я не в силах отказаться.