— Небось не зарезал бы. Гришка рядом стоял, на двоих он бы не полез.

— Всё равно. Вот подожжёт теперь дом, что тогда?

— Я же говорю: он всё понял. Ушёл он отсюда и больше не вернётся. Он же понимает, что если с тобой что случится, я ему голову отвинчу.

— Не связывался бы ты лучше с ним!

— А я и не связывался. Поговорили и разошлись.

— Ох, не к добру это! И я, тоже хороша, язык распустила. Хорошо хоть ты драться не стал. Ты ведь не стал драться?

— Вот ещё, драться с таким — кулаки марать, хуже чем о колорадского жука. Я с ним поговорил, объяснил попонятней, и он ушёл. А если бы подрались, так его бы унесли, сама понимаешь.

— И говорить такого не моги!

— Не буду говорить, — пообещал сын, отходя от матери, которую не успокоил, а только взбудоражил сильнее.

На ужин ели картошку с чесночной толкушкой на постном масле. Больше никаких разносолов Юра не позволил; раз уж не привезли матери денег, так хоть объедать не будут. Очень уж не хотелось уподобляться пропойной деревенской молодёжи, живущей исключительно за счёт материных и бабкиных пенсий.

После еды, когда на стол был выставлен раскочегаренный по случаю приезда сыновей самовар, мама словно невзначай, а на самом деле с дальним подходом завела речь о Гришином будущем. Спортивную карьеру она серьёзной не считала, полагая её чем-то вроде школьной физкультуры; пятёрки Гришеньке ставят — и славно, а по жизни надо заниматься настоящим делом, которое будет кормить до самой старости. И конечно же, её беспокоило, что Гришенька — этакий красавец! — до сих пор ходит в бобылях.

— К тётке Тамаре внучка приехала погостить, Люся, помнишь её? Вот славная девонька! В институте учится в Новгороде.

— Люську помню! Такая вредина была! Я её рахитом ходячим дразнил. Худющая, и веснушек полный нос.

— Веснушки добрую девку только красят. А у Люси веснушек не так и много. Зато на щеках умилки: улыбнётся — сердце тает. А что худая, так это когда было! Пацанкой и вправду доска-доской была, а нынче ты её, поди, и не узнал бы, как расцвела: сиськи кофту рвут, талия обозначилась, фигурка ожопиласъ. Загляденье да и только! Я бы такую с радостью в невестки приняла.

— Ну мама, — рассмеялся Юра, — тебе бы в свахи идти! Такую красавицу расписала, что сам прямо пошёл бы да женился.

— А ты молчи! — прикрикнула мать. — Не для тебя пою, охальник! Ты уже своё отженихался. Верочка-то как поживает?

— Чего с ней станется? Она дома сиднем сидит, у неё скоро не только фигурка, но и всё остальное ожопится, — небрежно сказал Юра и вдруг понял, что по Вере он соскучился, а по Надьке и того пуще. А они, наверное, беспокоятся: не слишком ли загостился глава семьи в стольном городе Москве. Они же не знают, что Юра до Москвы ещё и не доехал.

И Юра произнёс, хотя и понимал, что слова его огорчат мать:

— Нам, вообще-то, уезжать надо. До завтра ещё побудем, а там и поедем.

— Уже? — растерянно спросила мама.

— А что делать? У Гришки гонка на месте не стоит. Ему велик надо чинить и догонять этого, как его, Кубарье. И мне пора, машина-то казённая, не могу я её навсегда забирать.

— Я думала, хоть до воскресенья побудете… А велик можно и тут починить, прежде вы сами велосипеды свои винтили.

— Не, у Гришки велик не простой, гоночная марка; с ключом «семейка» к нему лучше и не подходить. Да и разбил он его так, что только мастер разобраться может, что там к чему. Я, например, не понял. Колесо чуть не в узел завязалось.

— Мастер в Пестово есть, у рынка в ларьке «Металлоремонт». Спросите Колю Ключника, он вам любой узел распутает. Я ключ от замка потеряла, так он без образца новый ключик сделал, по замку.

— Золотой ключик? — спросил Гриша.

— Да нет, не очень. По-божески. Другие за такую работу столько берут, что и впрямь ключ золотой получается.

— Только ведь нам не ключ надо, а велосипед.

— Он и велосипед может, и зонтик, я же говорю — мастер. Теперь таких уже не встретишь, каждый свою гайку точит, а чтобы всё дело понимать — это только прежние мастера умели.

— Ладно, уговорила, — согласился Юра, — заедем к твоему мастеру, Я его вроде даже помню, он прежде в ансамбле на саксофоне играл.

Гриша слушал с сомнением, но не вмешивался. В яркой спортивной жизни ему встречалось много ключников-саксофонистов, и он привык не слишком доверять рассказам об их удивительном мастерстве. Но, в крайнем случае, велосипед он всегда успеет отнять у слишком самонадеянного ремонтника.

— Значит, уже уезжаете, — вернулась мама к тому, что огорчало её больше всего.

— Не переживай, — постарался успокоить Юра. — Я теперь часто приезжать буду. — Может, и Надьку уболтаю погостить. А Гришка… куда он денется! — откатает своё и тоже приедет, покуда баб-Дунина Люська со скуки все кофты сиськами не изодрала.

Посмеялись и пошли спать: Юра на диван, Гриша и Богородица — на сеновал.

* * *

Выехали хотя и на следующий день, но на ночь глядя. Дела, дела… всех не переделаешь, а главное, трудно вот так взять и уехать, только приехавши. Мама упрашивала переночевать ещё одну ночку и выехать с утра, как добрые люди, но с этим уже не согласился Юра. В шесть утра выехать не удастся, в лучшем случае — в десять, а это значит, что в Пестово они попадут далеко после обеда. И где тогда, скажите, искать мастера-ремонтника? Потом будут суббота и воскресенье — выходные дни, а там — понедельник — день тяжёлый, и кто знает, не простоит ли «Металлоремонт» закрытым до самого вторника.

— Как же вы, в темноте?.. — сокрушалась мама.

— Фару зажжём, — успокаивал старший сын.

— Ты же устал… не выспался!..

— Ничего. В очередь вести будем. Манёк вон уже приобык за моториста сидеть, а теперь и Гриха поучится. Он порулит, а я покемарю часок. Так и доедем посменно. Зато в городе будем к утру, и всё получится тип-топ.

Против тип-топа маме было нечего возразить.

Загрузили в каток гостинцев, поцеловали маму на прощание, в сотый раз пообещавши приезжать чаще, и тронулись в путь. Мама пошла провожать сыновей, как водится, до околицы. Вровень с катком поднялась на пригорок и там остановилась, дальше идти не положено. Даже в войну уходивших на гибель мужиков за пригорушек не провожали. Махали оттуда платками, призывая возвращение, но сами не шли.

— Ну что, — подал голос со своего ящика Богородица, — песню надо на дорожку?

— Народную… — согласился Юра.

Не забывай родные дали,

Родных небес простор и высь.

Не забывай, не забывай, о чём мечтали

И в чём с тобой, и в чём с тобой мы поклялись!

Вислые берёзы, век назад высаженные вдоль улицы, скрыли деревню, и стало казаться, будто и нет здесь ничего и не было нихогда. Если бы не езженая тропа, никто вовек бы не сыскал укрытую в лесах потеряшку. Недаром дано ей такое чудесное имя. А дороге быть езженой, покуда ушедшие в незнакомую жизнь сыновья и внуки, найдя или не найдя себя в этой жизни, всё же возвращаются в Найдёнку, навсегда или хотя бы в гости.