прикреплены послания от самого Бога. На подоконнике у них живет такое растение, которое никогда не умирает. Сегодня, в субботу эвакуации, здесь только одна из них, и она уже скоро уходит домой. Нажимает на кнопку, говорит, одну минутку.

А вот это – семьи. Тыловой отряд, группа поддержки. Эти на ферму не суются. Собираются по праздникам и вместе едят ветчину, сельдерей и яйца вкрутую. Их лица можно наблюдать на экранах телефонов, можно любоваться гаджетами, которые они подарили супругам, читать их посты.

Земля. Ее широкий простор и длинный горизонт, ее координаты и дороги без разметки, что бегут сквозь городки размером с ладонь и растягиваются в длинную прямую ленту. Это сражение ведется не на холмистой стороне Айовы.

А вот – птичники. Они состоят из конвейеров, птиц, модных подиумов с освещением в десять люксов и куриного пола с наклоном в восемь градусов. Из самолетов они выглядят как сложенные вместе пластинки жевательной резинки. Тысячи тонн корма, сотни акров стали, многократно согнутых в лабиринт прямых углов. Гостей, прежде чем войти, просят опустить ноги в ванночку с дезинфицирующим средством – этакий жидкий придверный коврик с надписью “Добро пожаловать”.

Вот инструкции, журналы перемещений птицы, графики освещения, протокол стрижки клювов. Объем диоксида углерода, необходимый для массового истребления.

А это – фермеры. Вымирающий вид, с каждым годом их становится чуть меньше, чем было в прошлом году, площадь фермерских земель сокращается (а число яиц непрерывно растет). Мужчины с фигурой как у кирпича, а внизу – чистые, очень белые кроссовки. Они носят простые обручальные кольца, джинсы натягивают как следует, чтобы не болтались. Республиканцы, белые люди с традиционными ценностями, христиане. Они отдают распоряжения с чрезвычайной вежливостью и излучают собранность и спокойствие. Порой их встретишь выходящими из конференц-зала, увидишь, как они задержатся на секунду у стойки регистрации.

Ну конечно, никто из этих людей не занялся фермерством оттого, что ненавидит кур, господи, ну что вы! Это же надо такое придумать! Все дело в яйцах, только в яйцах, и их так много, что, не явись эти фермеры на работу, кто знает, к чему бы это привело. Было время, когда мы ели яйца несколько раз в году, а теперь они повсюду, американские фермы производят их с пугающей скоростью, по семьдесят пять миллиардов штук в год. Граждане Америки вынуждены их есть – чем больше, тем лучше. Это наш патриотический долг. Нельзя, чтобы без яйца обошелся хоть один прием пищи, без них невозможно ни жарить в масле, ни печь хлеб, ни готовить соусы и паштеты, нельзя без них завтракать, нельзя съесть мясо так, чтобы не положить яйцо сверху или под низ, и сэндвич тоже не годится есть без яиц, и вообще никакой перекус не должен обходиться без яиц, и энергетические батончики, и шоколадки. Но и этого все равно недостаточно. Яиц производят все больше и больше, целые яичные горы едут по конвейеру, выезжают с ферм, собираются на полках магазинов и перемещаются в холодильники, все больше, и больше, и больше. И мы должны проявлять упорство и мужество, должны находить новые способы, как их употребить. Приходится намазывать их на лицо, на волосы. А скорлупу – перетирать и делать зубную пасту. Еще можно построить ракеты и стрелять желтками в космос, это будут такие маленькие солнышки, и мы станем их взрывать, чтобы желток растекался по дневному небу.

И вот еще, смотрите, фермер. Выходит из дальнего птичника в конце рабочего дня. Он моложе и прыгучее большинства из них. Он разговаривает по мобильному телефону, и птичники стоят вокруг него, будто лес.

Фермер Роб (Робби-младший) Грин. Была суббота, день эвакуации, и он собирался ехать домой, но пока шел к стоянке, даже помахать было некому. По субботам на ферме работал только минимальный необходимый состав сотрудников. К четырем вообще никого не оставалось. Ночной охранник явится не раньше семи. Роб запер контору, наивно полагая, что это всего-навсего очередной совершенно нормальный, до тошноты обыкновенный день. Роб-младший (ему уже не нравилось, когда его называли Робби, но и до имени “фермер Грин” он пока не дорос), брат Аннабел Грин Джарман, был уже совсем взрослый (ну, или почти взрослый, лет ему стукнуло двадцать восемь). В его обязанности входило защищать жену и ребенка – ну, и ферму тоже, конечно. Он был за старшего, хоть и не рассчитывал, что жизнь его сложится таким вот образом. Он сел в машину, оторвал белоснежные тренировочные кроссовки от гравиевой дорожки – и уехал.

* * *

На кону: предмет спора, девятьсот тысяч белых куриц-леггорнов, чьи прабабки прибыли из Италии в середине XIX столетия и тут же вляпались в безумие массового разведения. Были ли все они чьим-то имуществом или являлись самостоятельными личностями? Вот что предстояло решить.

Не стоит забывать, что курицу по имени Буааак Кливленд тремя месяцами раньше забрала именно с этой фермы – когда та выпала из клетки и пошла по дороге в поисках других кур.

Буааак всю свою жизнь провела на этой ферме.

Вы скажете, что теперь, с вмешательствами в генетику, сенсорными депривациями, близкородственным спариванием, после ста пятидесяти лет всего вот этого, у несчастных кур, вероятно, и мозгов-то никаких не осталось, что колесики у них в голове застыли и не крутятся, только тихонько гудят, почти как холодильники. Действительно, несложно предположить, что у них совершенно пустые мозги, набор импульсов, мяса и крови. На Счастливой ферме Грина некоторые куры в самом деле были полнейшими тупицами, но большинство все-таки нет. Каждая из них несла в себе ДНК птицы-прародительницы, а то и полную копию ее интеллекта. Упорные гены прорывались в бытие всеми мыслимыми и немыслимыми способами, и у большинства кур по-прежнему нет-нет да вспыхивала во взгляде дикая искра, ум древней птицы, инстинктивная потребность “галлуса галлуса” собираться в стаи, бродить по свету, выстраивать иерархии, спариваться, растить детей, дружить, следовать за другими, предпринимать свои нелепые коротенькие полеты, купаться и прихорашиваться в пыли.

Сотни тысяч мозгов Счастливой фермы Грина коротали дни в мрачных сараях, упакованные в тесные ящички (или толпящиеся в ящиках побольше в двух так называемых бесклеточных птичниках), полураздавленные и заживо гниющие в затхлом воздухе, лишенные возможности расправить крылья или поднять голову и увидеть перед собой что-либо, кроме стальных решеток, конвейерных лент и маломощных лампочек, придавленные к незнакомым птицам, с полуотрубленными клювами, с деформированными от круглосуточного стояния на проволочном полу лапами.

Буааак выросла в птичнике № 8, старомодной постройке с А-образной конструкцией клеток: они