располагались рядами под наклоном, чтобы дерьмо, проваливаясь сквозь сетку, не попадало (хотя бы в большинстве случаев) на кур, сидящих на нижних ярусах. Буааак жила в клетке нижнего уровня, самом неудачном месте всей А-образной конструкции, потому что дерьмо здесь все-таки падает сверху прямо на тебя (система несовершенна). Вся эта штуковина размещается на втором этаже птичника, а внизу – пустота. Помет падает сквозь сетчатый пол в огромное открытое пространство, которое называется Яма.

Птичник № 8 был старейшим птичником фермы, его построили в 1990 году. Клетки в нем проржавели, проволоку в некоторых местах проела коррозия, и там образовались дыры – шириной с курицу. В большинстве рядов, если в ржавчине прорывалась дыра и курица в нее проваливалась, она просто приземлялась в клетку уровнем ниже. Местные куры заклевывали ее до смерти, как вторгшуюся извне захватчицу, и потом стояли на ее мертвом или умирающем теле, чтобы дать усталым ногам отдохнуть от проволоки. Но в случае с Буааак, когда аммиак проел ржавчину, дыра пробилась в клетке нижнего ряда. Поэтому, когда Буааак в эту дыру провалилась, она упала на шестифутовую гору помета.

Она приземлилась с глухим ударом. Задрала голову и посмотрела на клетку, из которой только что выпала. Куры, оставшиеся в клетке, через дырку уставились на нее. Все они оценивали сложившееся положение.

В естественной среде у кур существуют сложные иерархические системы, и у каждой курицы особый голос, не похожий на другие. Не успев даже вылупиться из яйца, куры уже разговаривают. Курица щебечет и поет своим яйцам, и сидящие внутри цыплята ей отвечают: попискивают, побулькивают и пощелкивают сквозь скорлупу. У взрослых кур есть более тридцати разновидностей разговора, и в каждой – целая система воркований, вскрикиваний, кудахтаний и хвастливого квохтанья. Курицы сплетничают, созывают, играют, флиртуют, обучают, предупреждают, оплакивают, ссорятся, хвалят и обещают.

Нас в данной ситуации интересует вот это последнее – обещание.

Сидящей в клетке курице бо́льшая часть всего этого речевого разнообразия ни к чему. Ее словарь атрофируется или даже вовсе не успевает развиться, но он хранится у нее в мозгу (в мозгу, который собирает и обрабатывает информацию иначе, чем мозг человека, мозг птицы – это скорее встроенный изящный микрочип, а не массивный автомобильный двигатель, как у человека) и при необходимости всплывает.

Так вот в тот момент, когда Буааак подняла голову и посмотрела на куриц в клетке, из которой только что выпала, она изо всех сил пыталась что-то им сказать, и мозг ее включился. Замигал, ожил.

Орнитологи, специализирующиеся на виде Gallus Gallus, выделяют в речи кур особый писк, который, если он звучит в конце кудахтанья, переводится примерно как “Сейчас начнется!”. Например, мать может пропищать цыплятам: “Сюда, за мной! Опасность! Сейчас начнется!” Или, если петух пыжится перед самкой и завершает таким писком свое кукареканье, это может означать: “Страсть, еда, малыши, защита – сейчас начнется, детка!” Другими словами, этот куриный писк работает как рудиментарная форма будущего времени. Курица, которую забрала Кливленд, курица, чей мозг замигал, завертелся, заработал, пока она смотрела вверх на своих подружек-кур, оставшихся в клетке (курицы способны сохранять дружбу в течение очень долгого срока и узнают более ста других куриных лиц, даже если их разлучить на долгие месяцы, и человеческие лица они тоже узнают), курица эта мучительно пыталась сформулировать сложную мысль: “Я вернусь за вами, обещаю”, предложение, не самое широко востребованное в куриной жизни в клетках или на свободе, потому что курицы любят держаться вместе, даже в дикой природе. И все же в голову ей сейчас пришел тот самый писк.

Она произнесла звук, означающий ее собственное имя – Буааак! – и в конце пискнула: “Сейчас начнется!” После чего соскользнула с горы помета и зашагала вперед.

Сама она обратно так и не вернулась, но кое-кого за ними прислала.

* * *

Джонатан не верил, что они приедут. Во всяком случае, в таком количестве. Но теперь, когда он отряхнулся ото сна и вслед за Аннабел неохотно вышел со своим счетчиком из дома, ему пришлось признать: вообще-то он знал, что они приедут (хотя и не верил в это – так бывает, признание факта может легко уживаться в одной голове со скепсисом), потому что она их об этом попросила.

Как ей это удавалось – убеждать людей? Джонатан не продал ни одной клетки. Клетки улучшенной планировки? Ведь это она тогда уговорила фермеров. А когда она заявила, что кур следует содержать вообще без клеток, вся птичья промышленность развернулась в этом направлении. И когда она решила, что одного отказа от клеток недостаточно, потому что проблема гораздо шире и менять надо всю систему животноводства, ее приверженцы шеренгой потянулись за ней.

А расследователи все прибывали. И еще, и еще. Но ведь не могли же все они быть расследователями. Земля не видывала такого количества расследователей в одном месте сразу. Они приезжали по дороге, загромождали двор своими древними колымагами, некоторые с ревом пригоняли на мотоциклах (вполне типично), а кое-кто добирался пешком, эти выходили прямо из-за деревьев. Некоторых Джонатан узнавал по прежним временам (так вот где они в итоге оказались – нигде), а там, подальше, он увидел ее последнее приобретение, инспекторш, они стояли вдвоем, на некотором расстоянии от остальных, та, которая хорошенькая, смеялась, а у блондинки, как обычно, было каменное лицо.

Загудел телефон. Джой. Не стал отвечать.

Он видел Аннабел, она разговаривала с мужчиной с татуированным лицом. Да, что-то в ней такое было. То, из-за чего люди вступают в секты, развязывают войны. Это еще называют харизмой. И у Дилла, который поднимался по ступенькам крыльца, у него это тоже было, с неудовольствием признал Джонатан. Шарм.

– Сколько не хватает, Джарман? – спросил он.

Аннабел. На секунду ее лицо отвернулось от разрисованного парня, с которым она разговаривала, поднялось, сияющее, в поисках его лица.

– Джарман, сколько?

– Подвинься, – сказал он Диллу. – С этими тремя – четыреста двадцать один.

Телефон завибрировал, информируя о том, что пришло сообщение.

В итоге последнего пересчета получилось пятьсот семь человек, пятьсот семь долбаных показушников, и у Джонатана чудовищно разболелась голова.

– Обалдеть, – все повторяла хорошенькая инспекторша. – Вот это круто!

– Это не круто, – сказал Джонатан. – Это на двести четыре человека больше, чем надо. Двести четыре человека, от которых ждать можно только одного: что они нам все запорют.

Да, рук было теперь достаточно, но риск увеличился. Выросла вероятность того, что все обернется хаосом. Кто-нибудь в последний момент даст задний ход, окажется пустозвоном или слабаком. Или же среди