Стенки в нашей квартире были тонкие, а голоса учеников противные.

Мы сидели с бабушкой на кухне, а из комнаты Марьяны доносилось:

Ах, был бы я рыбкой в прохладе ручья.

Ты б с удочкой села,

Я клюнул бы смело.

Ах, был бы я рыбкой в прохладе ручья…

В кухню вошел Петр Гаврилович.

— Рыбкой в прохладе ручья. Какая гадость!

Он достал из-за форточки треску и бросил в мойку.

— Был бы я рыбкой в прохладе ручья, только б меня и видели!

Что он имел в виду, я понял намного позже. Когда Петр Гаврилович вдруг уехал в лесничество. Собирать мед и ухаживать за пчелами.

«Ах, был бы я рыбкой в прохладе ручья», — пропел сильный и красивый голос Марьяны. Она показывала ученице, как надо правильно петь, чтобы попасть в консерваторию.

«Ах, был бы я рыбкой в прохладе ручья», — тускло и бездарно повторила ученица.

Чубчик, чубчик.

Чубчик кучерявый! —

раздалось вдруг из комнаты тети Паши. Она включила патефон, чтоб заглушить классику. Тетя Паша всю жизнь проработала продавщицей, но недавно у нее отнялась нога, и муж подарил ей патефон.

Развевайся, чубчик,

Чубчик на ветру…

Судя по громкости «Чубчика», тетя Паша придвинула патефон вплотную к стенке Марьяны.

Бабушка беззвучно засмеялась, показав без трех передних зубов рот. Из комнаты Марьяны доносилось:

О-о, лейтесь, милые напевы.

Забвенье моря примет ва-ас…

Весной да не споют вам де-евыыы…

— В конце концов! — вдруг сказал Петр Гаврилович.

Он протопал в свою комнату и вернулся с аккордеоном, зашипели мехи:

…И залпы башенных орудий

В последний путь проводят нас!..

Наяривал тети Пашин патефон, раздувались мехи аккордеона — бедному Шуберту приходилось несладко. Мне показалось, что даже треска в мойке вдруг открыла рот: «Да, будь бы я рыбкой в прохладе ручья!..»

Но, наверное, это только мне показалось.

Марьяна забарабанила в стенку: громче, громче, еще громче!! Куда там! Она только подогревала страсть соседей…

И вдруг за ее стеной раздался грохот. Звуки Шуберта оборвались…

Мы бросились в комнату.

Когда мы вбежали, то увидели перепуганные лица учеников и нелепо задранную вверх ногу Марьяны. Нога дергалась, будто пыталась сбросить с себя туфлю. Бабушка уже была здесь, непонятно как опередив всех нас. Она что-то шептала, согнувшись пополам, крутила над Марьяной крючковатым пальцем.

Марьяна еще немного подергалась и затихла. Затем она встала, прошлась по комнате и с удивлением уставилась на нас. На ее лице играл румянец, будто и не она только что колотилась о ножку стула.

Бабушка вела по ночам какой-то странный образ жизни. Когда ложилась спать, она запирала дверь кухни, и никто не знал, что у нее делается. Хотя, наверное, там что-то делалось. Иначе зачем запирать дверь?

Утром, когда готовили завтрак, в кухне пахло травами и болотной сыростью. А бабушка выглядела усталой.

— Чем это у нас пахнет? — принюхивался папа. — То ли сыростью, то ли гнилью. Надо бы слесаря вызвать. Может, раковина засорилась?

Но бабушка всегда возмущалась:

— Нечего вызывать. Только разведут в кухне грязь. Лучше уж в чистоте, да без слесаря.

Папа молча поедал геркулесовую кашу, складывал бумаги в портфель и шел на работу. С бабушкой он никогда не спорил. Он был ей совсем чужой человек. Она была не его мамой, а мамой моей мамы.

Моя мама была геологом. Она все время открывала разные полезные ископаемые. И чем больше она их открывала, тем меньше их оставалось. Поэтому их все труднее было найти и мама месяцами не приезжала домой.

И папе пришлось стать мне второй мамой. Готовить завтраки, штопать носки, ходить на родительские собрания. А бабушка ничего не замечала. Спала в закоулке на своем сундуке. При этом один глаз у нее был всегда приоткрыт, будто это не ее глаз, а другой какой-нибудь бабушки. Или даже дедушки. И, что интересно, в дождливую погоду всегда был приоткрыт левый глаз, а когда светило солнце — правый.

В тот злополучный день я пришел домой позже обычного. Подойдя к подъезду, я увидел белый «ЗИС» «Скорой помощи». В кабине сидел шофер и ел ложечкой простоквашу. Честно говоря, я не подумал ничего плохого. Ну, приехали и приехали. Мало ли к кому. Но, подойдя к квартире, я понял — что-то неладно. В нос ударил запах лекарства. Папа, который открыл дверь, выглядел растерянным.

— Наконец-то, — сказал он трясущимися губами. — Иди к бабушке. Она тебя ждет.

Я пошел на кухню. Около бабушки шептались врачи. Как только я вошел, левый глаз бабушки широко открылся.

— Внучек, — сказала она.

Затем посмотрела на врачей.

— Оставьте нас…

Врачи переглянулись.

— Я умираю, — сказала бабушка. — Вы хорошие врачи, но сейчас уйдите!

Один из врачей, с черной кучерявой бородкой, обнял своего товарища за плечи, и они молча вышли из кухни.

Я заплакал. Мне стало жаль, что больше не будет бабушки.

Бабушка открыла второй глаз и пристально посмотрела на стакан.

И стакан вдруг затрясся мелкой дрожью.

«Трр-ррр пр-рррррных дыр-ррр, — сказала бабушка, — из-зелена велена сильна напоеледина!..»

В стакане заклубился туман. Затем стал густеть и превратился в изжелта-коричневую жидкость. Бабушка выпила ее не отрываясь. Лицо ее порозовело, она присела на сундуке.

— Дружочек, — сказала она неожиданно бодрым голосом. — Я должна открыть тебе страшную тайну… Я — ведьма!

Она улыбнулась, показав без трех передних зубов рот.

— В нашей семье ведьмами становились по наследству. Мать моя была ведьмой, бабушка, прабабушка. Я должна была передать эту должность твоей мамочке. Но снача ла она уехала из деревни. Потом поступила в техникум. Я все время надеялась. Но теперь слишком поздно.

Бабушка откинулась на подушку.

— Внучек, придется тебе стать ведьмой.

— Мне?

— Да. По-другому не получится.

Голос бабушки становился все тише:

— Откроешь сундук… Ты умный мальчик… Ты поймешь…

Она сняла в шеи ключ и протянула его мне.

— Как только возьмешь этот ключ, ты станешь ведьмой. Все, что есть в сундуке, поможет тебе творить чудеса. Там все есть. На все случаи жизни. Этого вполне достаточно… Только помни одно: все, что ты делаешь, не должно вредить людям… И старайся приносить пользу… Иначе ничего не получится…

Я не знал, что делать, и взял ключ. Бабушка улыбнулась и закрыла глаза…

Я выбежал во двор. С неба падали хлопья снега. Все было в снегу: трава,