– Да вы что, охренели все тут, что ли?! – взорвался Молоток, вскакивая и отталкивая бросившегося к нему Рубероида. – Уйди, гуталин хренов… Батя, ты сам подумай: ну что я, больной – деньги здесь прятать?

– Не знаю, – сказал майор каким-то очень человеческим голосом. – Не знаю, Толик. Может, конечно, и подставили тебя, да только очень уж хорошо все совпадает. Большие у меня подозрения, Толик.

– Да пусть менты подозревают! – крикнул Молоток. – Им за это бабки платят!

– Это ты прав. Пусть менты подозревают, а мне этим заниматься некогда. Мне работать надо. Ты уж извини.

За долю секунды до того, как раздался выстрел, Глеб уловил в глазах майора Сердюка голодный и одновременно радостный блеск.

– Мы с тобой, Слепой, вроде похоронной команды, – сказал Рубероид, накрывая известковую яму массивной крышкой. – Второго жмурика на горбу таскаем. Надо бы пару прощальных речей сочинить, что ли.

– Интересно, – сказал Глеб, – много ли в этой яме костей?

– Я не проверял, – ответил Рубероид. – Если хочешь, нырни. Этот бункер, вроде бы, в тридцатых строили, – становясь серьезным, добавил он, – заодно с метро. Так что, кто ее знает, эту яму. Как же это Молоток-то наш оскоромился?

– А может, его и вправду подставили? – спросил Глеб.

– Кто его знает, – пожал плечами Рубероид, с натугой поворачивая выкрашенное красным, облупленное колесо прижимного винта. – По мне, так Батя что-то сильно торопится.

– Что же это, выходит, Батя нас заложил?

– Не думаю, – сказал Рубероид. – И тебе не советую. Ты, конечно, мужик крутой, но не советую.

А это, часом, не ты?

– Что – не я? – спросил Глеб.

– Да нет, – снова пожав плечами, сказал Рубероид, – ничего. Просто, пока ты не появился, все было тихо-мирно.

– Думай, Рубероид, – посоветовал Глеб.

До наступления Нового года оставалась какая-нибудь неделя, и город более, чем когда-либо, напоминал растревоженный муравейник. Покрытые истоптанным, местами превратившимся в хлюпающую слякоть снегом улицы были черны от народа, навьюченного покупками; то и дело мелькающие в толпе туго перевязанные елки усиливали сходство с муравейником, наводя на мысли то о дохлой гусенице, то просто о хвоинке, подобранной где-то суетливым муравьишкой.

Темнело рано, но тьма приходила только на окраины, центр слепил глаза мельтешением разноцветных огней, миганием реклам, блеском огромных зеркальных витрин, электрическими пирамидами увешанных огнями новогодних елок. Завывая, проносились освещенные изнутри мутным желтым сиянием троллейбусы. Люди в них казались скоплениями темных косточек, просвечивающих через янтарную мякоть винограда; светофоры тоже вносили свою лепту во всеобщее празднество света – их разноцветные глаза сияли в сырой оттепельной тьме, как драгоценные камни, такие большие и яркие, какие бывают только в сказках.

Окраины же, да и не только окраины, привычно тонули в первобытной тьме. Стоило свернуть с оживленного проспекта, как с боков, сверху и даже, казалось, снизу сырым угольным мешком наваливался мрак, в котором редкими лунами плавали где-то вдали случайные пятна уцелевших фонарей да равнодушно светились желтые окошки – светились исключительно для себя, каким-то таинственным образом ухитряясь не проливать ни капли своего света на покрытый рытвинами тротуар.

Немного светлее было у подъездов – здесь горели бессонным зеленоватым огнем ртутные лампы, окрашивая все в какой-то непривычный, резкий и вместе с тем полуразмытый, ночной цвет. Здесь кучковались беспризорные тележки отчаянных автолюбителей, из ночи в ночь шедших на осознанный риск и очень часто дорого за это плативших – при теперешних ценах на запчасти автомобили, брошенные во дворе, разукомплектовывались быстро и профессионально; здесь же в хорошую погоду собирались подростки, все, как один, производившие впечатление не то обкурившихся, не то отмороженных, а на деле чаще всего попросту пьяные до изумления; по осевшим сугробам бродили собаки, таская на поводках унылых хозяев, задирали ноги на чахлые, давно плюнувшие на бредовую идею вырасти до нормальных размеров, лохматыми веревками прикованные к вбитым в землю обрезкам водопроводных труб деревца и гадили на протоптанных дорожках; но и здесь, вдали от шумных, изукрашенных гирляндами проспектов, чувствовалось приближение Нового года: в лоджиях торчали связанные, чтобы не могли драпануть обратно в лес, елки, под ноги, наряду с собачьими экскрементами, все чаще попадались оброненные еловые ветки, а навьюченные пешеходы, которыми были запружены проспекты, ручейками и отдельными капельками текли сквозь первобытный мрак микрорайонов к освещенным островам своих многоэтажных обиталищ.

По неосвещенному лабиринту подъездных дорожек, светя себе тусклым светом горящих вполнакала фар, пробирался «жигуленок» горчичного цвета.

В машине, осторожно крадущейся сквозь тьму мимо засыпающих многоэтажек, случайному пешеходу всегда чудится что-то криминальное, даже если он видит, что это не «чероки», набитый бандитами, а всего-навсего ушастый «запорожец», за рулем которого одиноко восседает прямой, как палка (ибо такова конструкция сиденья), такой же, как и он сам, работяга. Так и кажется, что в темном салоне притаился маньяк, который, ведя машину со скоростью улитки, горящим взором высматривает на пустынных тротуарах жертву. На деле же, как правило, водитель просто жалеет подвеску и потому не едет, а ползет, до боли в глазах высматривая коварно разлегшиеся поперек дороги чудовищные рытвины. Водителю же горчичных «жигулей» приходилось вдобавок к этому еще и выискивать нужный номер дома – в этом районе он был впервые, так же, как и его пассажиры.

– Ну и дорога, – сказал водитель, объезжая по тротуару огромную лужу, зазывно поблескивавшую в свете дальних фонарей. – Как они тут живут?

Будто и не Москва, честное слово.

– Ну, не скажи, – донеслось с заднего сиденья. – Уж чем-чем, а дорогами и грязью Москва славилась со времен царя Гороха, да и сейчас недалеко ушла.

– Здесь на гоп-стоп брать хорошо, – заметил еще один голос сзади. – Полный интим.

– Номер ищите, – не поворачивая головы, сказал сидевший рядом с водителем мужчина в широкополой шляпе. Воротник его немного старомодного плаща был поднят, и сзади он казался просто говорящим манекеном. – А ты, гопник хренов, держи покрепче свою балалайку, а то, неровен час, полетим посмотреть, есть ли жизнь на Марсе.

– Долетим – будет, – хохотнув, сказал водитель. – Жалко, что недолго.

Он закурил, на мгновение осветив оранжевым огоньком свои пухлые, немного вывернутые наружу губы и темную, почти черную кожу.

– Номер ищите, – повторил пассажир с переднего сиденья. – Не поспеем вовремя, я вас самолично на Марс отправлю. Тебя особенно касается, Рубероид, – повернулся он к водителю.

– Да где ж его тут разглядишь, этот номер, – вздохнул Рубероид. – Темно, как у негра в ж…