— Сделайте все как можно тише, хорошо? Нам не нужны зрители, если этого можно избежать.

Когда Грант вешал трубку, в комнату вошла Марта с подносом и начала ставить на стол тарелки.

— Миссис Трапп все еще в том состоянии, когда «подкатывает». Поэтому я решила, что лучше уж я приготовлю вам завтрак сама. Вы какую любите яичницу? Глазунью?

— Если вы в самом деле хотите знать, я люблю, чтобы яйца наполовину зажарились, а потом бы их проткнули вилкой.

— Panache![25]— воскликнула Марта в восторге. — Такого я еще не встречала. Мы становимся интимными друзьями, не правда ли? Наверное, я единственная женщина, не считая вашей экономки, которая знает, что на завтрак вы любите двухслойную яичницу. Или я ошибаюсь?

— Ну, в деревне вблизи Амьена живет женщина, которой я однажды признался. Только, боюсь, она давно забыла об этом.

— Вероятно, она сделала на этой идее состояние. Теперь во Франции, наверное, название яичницы а l'Anglaise[26]получило совершенно новый смысл. Черный хлеб или белый?

— Черный, пожалуйста. Я буду должен вам еще за один междугородный разговор. — Грант снова снял трубку и назвал номер домашнего телефона Вильямса в Лондоне. Ожидая соединения, он позвонил в Триммингс и попросил позвать к телефону экономку. Когда в трубке послышался голос слегка запыхавшейся миссис Бретт, Грант спросил, кто в Триммингсе обычно чистит обувь, и услышал в ответ, что это делает девушка-судомойка Полли.

— Не можете ли вы узнать у Полли, имел ли мистер Сирл обыкновение снимать свои коричневые ботинки не расстегивая пряжку или сначала расстегивал ее?

Хорошо, миссис Бретт сделает это, но, может быть, инспектор хотел бы сам поговорить с Полли?

— Нет, благодарю вас. Потом, конечно, я попрошу ее подтвердить все, что она скажет. Однако мне кажется, она будет меньше волноваться, если этот вопрос ей зададите вы, чем если ее будет по телефону расспрашивать посторонний. Я не хочу, чтобы она колебалась, раздумывала. Мне нужна ее первая, естественная, реакция на вопрос. Бывали ли расстегнуты пряжки на ботинках, когда она их чистила, или нет?

Миссис Бретт поняла и… будет ли инспектор ждать у телефона?

— Нет. Я жду важного звонка. Через несколько минут я снова позвоню вам.

Потом на проводе оказался Лондон и послышался не очень довольный голос Вильямса, говоривший телефонистке: «Хорошо, хорошо, я вот уже пять минут как здесь».

— Это вы, Вильямс? Говорит Грант. Слушайте. Я собирался сегодня приехать в город, чтобы встретиться с кузиной Лесли Сирла. Да, я выяснил, где она живет: Холли-Пэйвмент, девять, в Хэмпстеде. Там что-то вроде колонии художников. Я беседовал с ней вчера вечером по телефону и договорился, что приду сегодня во второй половине дня, часа в три. Но я не смогу поехать. Мальчик только что выудил из реки ботинок Лесли Сирла. Да, проворонили. Придется все начинать сначала, и я должен быть здесь. Может быть, если вы свободны, вы пойдете к мисс Сирл вместо меня или послать кого-нибудь другого из Ярда?

— Не надо, я пойду. О чем вы хотите, чтобы я спросил ее?

— Выясните все, что она знает о Сирле. Когда она видела его последний раз. Кто его друзья в Англии. Все, что она сможет рассказать о нем.

— Очень хорошо. А в котором часу мне позвонить вам?

— Ну, пусть вы будете там без четверти три, даю вам час на все, — может быть, в четыре?

— В участок Уикхема?

— Нет, нет, пожалуй нет. Учитывая, что траление — процесс медленный, лучше позвоните мне в Милл-Хаус в Сэлкотте. Сэлкотт, пять.

Только повесив трубку, Грант сообразил, что не спросил Вильямса, как прошла его миссия по поимке Бенни Сколла.

Вошла Марта с завтраком. Пока она наливала ему кофе, Грант снова позвонил в Триммингс.

Миссис Бретт повогорила с Полли, и у Полли не было никаких сомнений на этот счет. Ремешки на коричневых ботинках мистера Сирла были всегда расстегнуты, когда он выставлял их для чистки. Полли была уверена в этом, так как обычно застегивала пряжку, чтобы ремешок не болтался, пока она чистит ботинок. Закончив, она снова расстегивала ее.

Вот так-то.

Грант принялся за еду. Марта налила себе чашку кофе и теперь пила его маленькими глотками, словно замерзла. Грант не удержался и спросил:

— Вы не заметили ничего странного в этом ботинке?

— Заметила. Он застегнут.

Изумительная женщина. Должно быть, предположил Грант, у нее есть недостатки, которые уравновешивают ее многочисленные достоинства, но вообразить, что представляют собой эти недостатки, он не мог.

На реке было очень холодно. Ивы трепетали, вода отливала свинцовым блеском, ее поверхность то морщилась от ветра, то вскипала под налетающими порывами дождя. Время тянулось медленно, и обычно озабоченное лицо Роджерса становилось все более успокоенно-меланхоличным, а кончик носа, торчавший из поднятого воротника его непромокаемого плаща, — все более красным и грустным. Пока что никто непрошеный не явился разделить их вынужденное бдение. В Милл-Хаус они заставили всех поклясться не разглашать тайну, и это было вовсе не трудно. Миссис Трапп отправилась в постель, потому что у нее все еще «подкатывало», а Томми, верный сподвижник полиции, стал членом экспедиции по тралению реки. Ее широкая дуга, лежавшая в пойменной долине, находилась далеко и от шоссе, и от пешеходной тропинки, никакого жилья вблизи, так что не было и зевак, которые бы остановились, постояли молча, а потом пошли бы дальше, разнося новости по всей округе.

Они были одни в мире, предоставленные сами себе, — они и река. Мир, в котором не нашлось места двум вещам — комфорту и времени.

Грант и Роджерс давно исчерпали занимавшую обоих профессиональную тему разговора, но ни к чему не пришли. Теперь они сидели рядом на стволе поваленной ивы — просто двое продрогших мужчин на лугу в холодный весенний день. Грант наблюдал за тем, как медленно ползет драга, а Роджерс смотрел вдаль — на широкую пойму реки.

— Зимой здесь все залито, — проговорил он. — Выглядит это красиво, если забыть о причиненных убытках.

— Нежная трава,

Что шелестела, шевелясь едва,

Уж не обрадуется ветру никогда, —

произнес Грант.

— Что-что?

— Так написал о половодье один мой друг в армии.

Нахлынула стремительно вода.

Луг утонул в ней. Нежная трава,

Что шелестела, шевелясь едва,

Уж не обрадуется ветру никогда.

— Славно, — одобрил Роджерс.

— Ужасно старомодно, — отозвался Грант. — Звучит совсем как поэзия. Роковой недостаток, насколько я понимаю.