Я с трудом мог дышать. Вонь изо рта этой твари доносилась до моего носа, жар обжигал мне шею. Клянусь вам, клянусь Богом, — дрожащим голосом продолжал Бэкетт, — что эта зверюга издавала звуки, которые напоминали человеческую речь. Можно сказать, что у нее был человеческий голос, если представить, что натянутые мышцы или лезвия бритв умеют говорить! Оно сказало: «Нет». Я боролся, но почувствовал ужасную боль. Оно сломало мне правую руку, чтобы я не мог добраться до мушкета и выстрелить. Оно сломало ее так легко, словно разбивало яичную скорлупу! Мне пришлось слушать, как моего мальчика разрывают на части. — Он болезненно сморщился. — Остается лишь… остается лишь благодарить Бога, что его мучения не продлились слишком долго.

Бэкетт снова замолчал. На этот раз в его глазах стояли слезы.

— Скот они тоже порвали. Две головы пропало, — продолжил он, когда смог. — А моего мальчика они оставили… разорванным. Вы можете представить, каково находиться в кошмаре, из которого невозможно вырваться? Ты кричишь, скрежещешь зубами, но не можешь проснуться. Вот, как я чувствовал себя в ту ночь. — Он болезненно вздохнул. — Когда Элла добралась до меня, все было уже кончено. Они ушли. Я не успел остановить ее, и она… она увидела, что они сделали с Уиллом. Почти две недели она не могла разговаривать. Ни слова не произносила. Вот, что твари, живущие на той дороге, сделали с моей семьей.

— Боже… — выдохнул Мэтью. Он был шокирован этой историей. — Господи Боже, это ужасно!

— Да, — согласился Бэкетт. — Эти твари… они могли учуять нас по запаху, они устроили нам отвлекающий маневр с помощью скота. Меня не покидает мысль, что, если бы Уилл не подстрелил одного из них, они бы его не убили. Тот, что сидел у меня на спине… он мог убить меня в мгновение ока, но не сделал этого. Как я уже сказал, они умны. И хитры. Но, Боже, каким существом нужно быть, чтобы получать от кровопролития такое удовольствие? — Он покачал головой. — Мы похоронили Уилла — то, что от него осталось, — и покинули ферму. Собирались переехать в Нью-Йорк, но семейство наших друзей, которые держали эту таверну, как раз выставило ее на продажу. Элла не хотела оставаться так близко к тому месту, где с нами приключился этот ужас, но зато так мы можем чаще бывать на могиле сына. Я хожу туда. Просто стою там и разговариваю с ним. Но только днем, чтобы к заходу солнца обязательно вернуться домой. — Бэкетт поджал губы. — Сейчас мы хорошо обустроились, у нас неплохая жизнь, нам нравится помогать путешественникам. Мы делаем доброе дело и получаем за него хорошие деньги. У нас всегда зажжено много свечей. — Он повернулся к жене, которая все еще не двигалась, стоя у мойки. — Прости, Элла, — сказал он. — Я не хотел бередить старые раны, но ты ведь понимаешь, что мы должны были рассказать этому молодому человеку об опасностях, которые могут его подстерегать? — Он посмотрел на Мэтью через стол покрасневшими глазами. — Это было около двадцати лет тому назад. А мне иногда кажется, что все случилось прошлой ночью. Вы можете себе это представить?

— Едва ли. — Мэтью сглотнул тяжелый ком. — Но… вы почему-то говорили о неких тварях, которые на вас напали. Вы ведь видели их? Раве это были не волки?

— Я и в самом деле не знаю, кем они были. Могу также сказать вам… знаете, я ведь научился понимать языки некоторых индейцев. Как выяснилось, некоторые из них и по-английски неплохо говорят. Так вот, на их языке слово «проклятый» значит то же самое, что «больной». Вот, как они называют эту дорогу. Она больна. И, если вы отправитесь к речным утесам этой дорогой и не достигнете пустого дома до наступления темноты, даже если будете идти в сумерках, вас ждет ад. Отправляться туда — безумие. Или самоубийство. Никто там не живет, хотя индейцы говорят, что до сих пор слышат вой где-то в лесу, когда на небе восходит полная луна. Эти твари все еще там, Мэтью. Даже двадцать лет спустя. — Бэкетт отклонился на своем стуле. — Теперь вы все знаете.

Мэтью не мог найти слов. Конверт, лежащий в его внутреннем кармане, вдруг показался тяжелым, как надгробная плита. А те десять фунтов, что фон Айссен заплатил ему — это, что, плата Харону[21]?

— Что ж, жена моя, ты устроила нам прекрасный пир, — сказал Бэкетт, меняя тему, хотя придать голосу былую непринужденность ему не удалось. — Мэтью, давайте посидим у камина в передней комнате. А вы расскажете мне, зачем вам все-таки понадобилось ехать в этот дом.

— Это нарыв на теле земли, — повторила Элла.

Когда Мэтью в уютном свете свечей, согретый теплом очага, сидел с Бэкеттами в передней комнате, он чувствовал себя ужасно, скованный своей клятвой.

Ехать или не ехать? Сказать или не сказать?

— Меня нанял один джентльмен, назвавшийся фон Айссеном, — начал он. — Сказал, что я должен отправиться к его брату и доставить ему послание. Я не могу сказать, что это за послание, я ведь и того, что уже сказал, обещал не разглашать. Ужасно, что я нарушаю клятву, но то, что вы поведали… — Он покачал головой, предпочитая не заканчивать эту мысль. — Прошу, не просите меня поделиться подробностями. Могу лишь сказать, что доставить послание я должен незамедлительно. И непременно ночью.

Бэкетт снова поднес ко рту трубку. Затянувшись, он выпустил густое облако дыма, которое сдвинулось и потянулось к очагу, стремясь вырваться в дымоход.

— Это смертный приговор, — заключил Бэкетт. — Если вы рискнете и отправитесь к речным утесам, живым вам оттуда не вернуться.

Глава 3

С первыми лучами солнца Мэтью оказался перед лицом тяжкого выбора.

День обещал быть ясным и солнечным. На деревьях щебетали птицы, на небе не было ни облачка, а окружающий лес казался скорее таинственным и привлекательным, нежели опасным. Однако Мэтью знал, что через этот дикий клубок густой растительности сможет пробраться только настоящий индеец.

Он не представлял, что ему делать.

Мэтью провел ночь на удобной пуховой перине в одной из комнат таверны, но спокойной