– Заходить не надо, покупаете с улицы. Там есть окошко…

Это продолжал тихий голос.

– …то, что в пакете, нужно съесть у метро. Там на входе стеклянный навес, можно прямо на парапете. Не будет привлекать внимания…

– Свинина?

– Это гамбургер, там вообще нет мяса.

Бумажный шорох.

– В переходе будет сидеть парень, Длинный Коля. Вот его фотография.

Пауза.

– Рядом с ним вы должны оставить первый пакет.

Снова пауза.

– Не перепутайте! Первый!

Снова шуршание, как будто разворачивают конфету.

– В метро вам нужна станция “Октябрьская”, это одна остановка. Когда сойдете, сразу наберите номер. Вот он, вбит в трубку, – держите.

Просто нажмите “вызов”.

Возня, сопение.

– Регистрация в паспорте. Вот адрес гостиницы в Раменском, номер оплачен. Остальные деньги ровно через неделю. Да, и не забудьте выбросить телефон – сразу, на вокзале. Отдельно трубку, отдельно карту.

Шелест одежды, хруст мослов.

– Идите, я после. Простите, где здесь джазовый отдел?

Когда я вышел, улица пустовала. Только у киоска с фруктами топтался невзрачный мужик в куртке с огромным капюшоном.

– Гранатовый сок дайте…

Голос принадлежал человеку из магазина.

– Большую.

Я пристроился в очередь, но тот уже отошел в сторону. Пока он пил, к палатке подкатила темно-зеленая “Волга”. Выбросив недопитую бутылку, мужик привычным движением сел на заднее.

49

Хотелось кричать, звать на помощь.

“Вот так, запросто, взорвут к чертовой матери!”

“Да это обычный бизнес”, – вступил другой голос.

“Мелкие рыбешки”.

“Какой взрыв? Ключевых слов не было”.

Девушка на остановке улыбается, отвернулась.

“Говорю сам с собой как ненормальный”.

“Запугали вконец этими взрывами…”

Стеклянный навес имелся только на “Третьяковской”. У парапета несколько человек угрюмо жевали гамбургеры. Из перехода несло дешевой выпечкой, толкались бомжи, торговцы. Среди пешеходов лавировал на доске молодой парень без ног по пояс. Кто-то кинул ему червонец, поставили недопитое пиво. Тот поправил очки, перехваченные синей изолентой, приложился.

– Коля!

Доска резко развернулась, он стал шарить глазами.

Я уставился на витрину с женскими трусами.

50

“Покупает гамбургер, съедает. Бомба в таком же пакете, просто незаметно их меняет. Ставит в переходе у стенки, вон их сколько! По телефону с кольцевой активизирует устройство, и привет – переход людный, сплошные киоски”.

“Полсотни можно положить запросто”.

Я слышал каждое слово, звук. Но кто эти люди? на каком языке разговаривают? в каком порядке мне действовать?

“Отделение за углом, стал свидетелем разговора…”

“Вон менты курят, можно прямо здесь, к ним…”

В этот момент один из них воровато оглянулся, они стали спускаться к лоточникам. Я заметил, как бабка с квашеной капустой сунула одному из них мятую купюру. То же самое повторилось у безногого инвалида.

На лотке с кассетами. У торговки тюльпанами.

Собрав деньги, менты исчезли – и переход снова зажил обычной жизнью.

Пенсионер в бейсболке разложил брошюры о “еврейском заговоре”; настроились и заголосили про черный тюльпан жлобы в камуфляже; пошла торговля фальшивыми дисками у азиатов; снова сбились в стайку девушки с голыми синюшными пупками; их окружили прыщавые парни, стали глотать дешевое пиво.

Я сел в кафе напротив, заказал мятный чай. Пригубив из стеклянного стаканчика, понял, что ни в какую милицию не пойду. Никому ни о чем доносить не стану.

И жалеть никого, если что-то случится, не буду.

51

Одиночество, если представить его с архитектурной точки зрения, выглядит как выселенный дом. В комнатах пусто, валяются бумажки, стоит брошенная мебель. По ее остаткам можно судить о людях, которые здесь жили. Но чаще всего сказать что-то определенное невозможно.

Комнат много, очень много. Настолько, что хватит на целую жизнь, на вечность. Но в один прекрасный день ты открываешь дверь, за которой глухая стенка. Не кирпичная кладка или плиты – а земля, глина. Идти больше некуда.

Некоторое время еще можно бродить по комнатам – перечитывать книги, пересматривать фотографии. Просто в какой-то момент ты понимаешь, что все эти книги – эти записи – дневники и фильмы – твои. Что ты жил в этих комнатах, ты сочинил эти письма. А потом почему-то забыл или выбросил.

Поначалу тебя охватывает паника – а потом приходит спокойствие и уверенность. Когда все двери открыты – и все комнаты пройдены, – ты понимаешь, что в любой момент можно свести счеты с жизнью. Что можно жить – а можно не жить, без разницы. Взять и пройти туда, сквозь земляную стену, – потому что здесь тебе делать больше нечего. Теперь жизнь – это гостиница, за которую не надо платить. Откуда тебя еще не гонят, но уже не держат. Ты можешь освободить комнату в любое время! Или не освобождать ее вовсе.

Это я и называю настоящей свободой.

Правда, в запасе у меня имелось еще несколько комнат. Двери, ведущие в них, я открывал запросто – марихуана! – но это было искусственное расширение жилплощади. Дунув, я мог выйти на Садовое кольцо и гнать на троллейбусе по кругу. Сидеть у окна и смотреть, как наваливается чужой, гремящий город. Представлять себя рыбой, холодной и равнодушной. Похожей на миллионы других рыб в море. Или никуда не выходить, нырнуть в собственное тело. Плыть по сосудам, заглядывая в углы и пазухи. Увидеть лондонское метро мозга, заглянуть в сердце.

Спуститься в ангары гениталий. Пройтись по восточному базару кишечника. Да мало ли! “Была бы фантазия…”

В путешествиях время летит быстро.

52

Сирена выла протяжно, и тут же внахлест накатывала другая, третья.

В сторону метро пронеслась пожарная машина, грузовик, набитый солдатами, и я отметил, как смешно люди качаются на поворотах.

На Пятницкой движение перекрыли. Над крышами вьется пыль или дым, желтый. Какой-то дядька тащит курортный чемодан и крестится на все церкви.

…Раненые лежали прямо на снегу. Те, кто был на ногах, топтались у метро между “скорыми”. Дым вытекал из перехода жгутами. Солдаты грузили на снег узкие брезентовые носилки, спасатели хватали их пачками и спускали в переход. За пять минут я насчитал около семидесяти.

На снегу валялась детская варежка, соленые огурцы. Дужка от очков, перехваченная синей изолентой. Я вспомнил пляж после цунами в