Таиланде. Такие же вырванные из жизни, мертвые вещи.

Один в толпе перепуганных людей, я ощутил тяжесть последних дней.

Безвыходную тоску и тревогу. И в то же время – прилив нового ощущения. Оно подступило сразу и загорелось, вспыхнуло. Все внутри меня размягчилось, и я опустился на колени. С наслаждением поцеловал грязный снег, еще раз.

– У парня шок!

Меня подхватили руки в синих рукавицах.

– Выпейте, это поможет…

Растворимый кофе пах лекарствами. После двух глотков туман в голове стал прозрачным. Люди вокруг суетились как за стеклом, а сюда звуки не долетали.

Я снова очутился в аквариуме.

Зажав рот перчаткой, девушка из кафе стояла между палаток – и смотрела в мою сторону.

53

Прошло еще несколько дней – неразличимых, тусклых.

Все это время я слонялся по городу, но каждый раз ноги выносили меня к метро. У перехода жизнь шла своим чередом, как будто ничего не случилось. Торговцы, подростки с пивом. Вместо Длинного Коли безрукий инвалид с коробкой. Только цветы на парапете напоминали о взрыве.

Я блуждал целыми днями, заглядывая во дворы и церкви. Но под вечер оказывался на башне, у стойки “Space Bar”. И накачивался всем подряд, без разбору.

Чем больше я пил, тем меньше пьянел. Коньяк, водка, коктейли – после каждого глотка мир становился еще более отчетливым. Подробным, детальным. Фрагментарным. Только собственное лицо в зеркале постепенно утрачивало черты.

Пока не исчезло полностью.

…Я заметил, что последнее время в квартире воняет речной гнилью.

Стоило мне закрыть балкон, как запах возвращался. Я обрабатывал

Николая одеколоном, выносил на воздух. Но ничего не помогало – весенняя оттепель делала свое дело.

Однажды ночью я вытащил к воде дверь из разрушенного особняка, дубовую и добротную. И спрятал у Зверева мостика. В церковной лавке закупил одежды. Сказал, что из театра (у меня оставалось удостоверение) – и что по ходу пьесы хоронят священника.

– Самые лучшие, если можно.

Служка за прилавком воодушевился.

– Вообще-то их кладут в обычных. Нужно только Евангелие и крест, обязательно.

Ковырял вышивку съеденным до мяса ногтем.

В магазине “Своё” купил семь крупных свечей. Декоративных гвоздей и медной проволоки.

Дело оставалось за магнитофоном.

54

Колокола ударили около полуночи.

Что-то копошилось, двигалось там, за церковью. И неожиданно загорелось, зашлось ровным огненным пламенем.

Сотни верующих шли вдоль стен со свечами и молитвами. Это была река раздельных, но вместе с тем слитых огней. Она извивалась, становилась шире и ярче. И окружала храм огненным поясом.

Отец Феогност выкликал пасхальное славословие, толпа вторила. Кто-то сунул мне свечку.

– И мальчику, мальчику! – шептала женщина.

Другую воткнул Николаю.

Сначала мы не попадали в шаг, но потом я приноровился. Подняв свечу, увидел тысячи глаз и свет, который отражался в глазах, на лицах, красивых и умных.

…Выселенные дома на канале напоминали Питер. Я вбил в дверь гвозди и посадил Николая, обмотав туловище проволокой. Теперь он напоминал маленького Будду. Невозмутимого, безучастного к любым испытаниям.

В ноги положил Евангелие, крест. Заправил в магнитофон пленку.

Ветра не было, свечи горели ровно. Светились в красных банках, как габариты. Какие-то кирпичные гнезда, куски лепнины виднелись на дне канала в их отсветах.

Я со всей силы оттолкнул дверь от берега.

Над водой раздались первые аккорды /Carpet Crawlers/.

Звук усилился сводами моста, потом они вышли на той стороне. Дверь повело, плот сделал полный оборот и лег по течению.

Вскоре габариты затерялись среди огней города.

55

После отправки Николая я предпринял несколько шагов.

Во-первых, мне пришло в голову сообщить о нем в церковь.

– К исповеди приходи, к исповеди! – Осеняя паству, батюшка стал протискиваться к выходу. Толпа устремилась за ним; меня оттеснили; но я успел заметить, что под мышкой у него газетный сверток размером с книгу.

Во-вторых, я наведался в милицейский участок. Что меня мучило? совесть или раскаяние? выматывающая силы тревога?

– Что у вас… – Рука дежурного в окошке продолжала заполнять лист школьным почерком.

– Есть сведения относительно взрыва на “Третьяковской”. – Я придвинул лицо к решетке.

Не отрываясь, лысый снял трубку.

– Идите к пятнадцатой.

Коридор пропах окурками, под ногами вспучился линолеум. Наконец на лестнице послышались шаги, плевки.

– Ко мне? – буркнул милиционер.

Это был тот самый, из рюмочной – живой, невредимый.

Так не состоялся мой поход в милицию.

В-третьих, я заглянул во двор, где мы жили. Ждал, пока из нашего подъезда не вышел знакомый бородач с двумя таксами. Через пару минут появилась миниатюрная девушка. Как все таксисты, они оказались знакомыми, и бородач угостил ее сигаретой.

Когда во двор въехала старая иномарка, оба обернулись. Из машины вышла женщина, я узнал рыжий малахай. Таксы бородача с визгом стали запрыгивать, она целовала их морды.

Но никаких чувств, кроме привычной досады, меланхолии, я не испытывал.

Как будто бородач существовал вечно, а меня вообще не было.

…Все это время меня мучили приступы головной боли. Просыпаясь, я списывал все на похмелье или бессонницу. Но где-то в глубине знал, что происхождение боли другое. Она была тонкой и щадящей, как будто заигрывала, приберегая настоящие мучения на будущее. Помню, окончательно свалился в день, когда купил на лотке вывеску “Cafe Bar

24”. Последнее, что я помню, – это мигающий свет неоновых трубок на окнах. А я лежу на помосте, считаю.

“Один-два-три-четыре”.

“Один-два-три-четыре”.

Сколько секунд между зеленым и красным?

56

Я ничего не ел, только пил. Приноровился справлять нужду в бутылки и, окруженный желтыми сосудами, лежал как мумия, потеряв счет времени. Они были цветными, мои сны. Одна комната, которую снимал студентом, вела в квартиру с женой. Я видел черную кошку и что кто-то из гостей забывал закрыть двери. Одна, две, десять кошек набивались в квартиру. Тогда я распахивал дверь в ванную. Прямо от порога начинался пляж, какой-то человек толкал по песку лодку. “Море в другой стороне!” – кричал ему. Человек оборачивался, вместо лица у него была огромная грибница. В другом сне я снова взламывал