Второй рукой он нащупал один из мешочков и запустил туда пальцы. Перец. Вот и славно.

– Может, разойдемся так? – спросил Фарис напоследок.

Не из страха, не из благородства, просто очень уж не хотелось ему связываться с Касимом. В память о Малике, который одному из них был братом, а второму – другом.

– Салих, что-то эта мразь много болтает, – еще шире улыбнулся ир-Кицхан. – Поставь-ка его на колени.

Разойтись не получилось… Ну и ладно! За мгновение до того, как лента кнута обвила бы его ноги, Фарис прыгнул вверх и тут же отскочил вбок – в сторону Сейлема. Тот бросился навстречу, и Фарис влепил ему по носу, с неописуемым удовольствием услышав хруст – медь в кулаке отлично утяжелила удар. Сейлем глухо взвыл, схватившись за лицо.

Еще пару мгновений Фарис потратил, чтобы нырнуть под снова летящий кнут и швырнуть Салиху в глаза горсть молотого перца. Кнут все-таки резанул его вскользь по щеке, зато ир-Кицхан принялся отчаянно тереть глаза, грязно ругаясь. Еще чуть – и удалось бы сбежать, но тут в него врезался разъяренным быком Касим, а с другой стороны подскочил залитый кровью Сейлем…

* * *

К вечеру Маруди из города не вернулся, не пришел он и на следующий день, об этом Наргис рассказала тихая и словно потускневшая Мирна. Немолодой опытный воин, который при Маруди был помощником и советником в охранных делах, сказал, что джандар собирался отлучиться ненадолго. Встревожившись, Наргис попросила его заглянуть к Маруди в комнату, которую тот не запирал, считая, что плох охранник, который сам боится воров. Оказалось, что Маруди ушел в обычной одежде и с простым оружием, оставив дома и дорогую парадную саблю, и сундучок с немалым количеством монет, судя по весу и звону.

У Наргис, испугавшейся, что Маруди сбежал, немного отлегло от сердца. Ведь реши джандар бросить службу, забрал бы деньги, верно? Если только… если ему не было стыдно, что ушел без позволения, не предупредив. Ох, Маруди, только не натвори ничего!

Вздохнув, Наргис велела послать пару охранников в город, пусть наведаются в харчевни, где Маруди бывал, вдруг он там? Или хотя бы недавно заходил, и его заметили. Подумала – и еще одного отправила в дом почтенного купца ир-Хасима. Но приказала не пугать бедняжку Иргану и ее мужа, а просто передать, что госпожа ир-Дауд ждет госпожу ир-Хасим в гости, когда той будет удобно пожаловать. Иргану ир-Хасим – не Аллариль! Потакать безумию, пусть и тихому, Наргис не собиралась. Она выдавала замуж Иргану, вот ее видеть и желает.

Проводив старшего охранника, обещавшего немедленно все исполнить, Наргис накинула шаль и вышла в сад, залитый теплым золотом заката. Летняя жара уже сменилась осенней прохладой, лотосы давно отцвели, и крик попугаев казался тревожно-печальным. Зима никогда не приходит в Харузу по-настоящему, с морозами и снегом, но вскоре завянут и розы, и лилии, сад потускнеет, и гулять по нему станет совсем грустно…

Она прошла к розовому кусту и невольно улыбнулась – в рыхлой земле темнела очередная яма, а из-за веток выглядывала виноватая измазанная морда.

– Иди сюда, мой хороший, – позвала Наргис, присаживаясь на скамью. – Не бойся, я не буду тебя ругать. Что же ты там все ищешь, а?

Барс обрадованно вылез из кустов и немедленно сунул ей в руки холодный влажный нос. Наргис попыталась стряхнуть землю хотя бы с его ушей и морды, но добилась лишь того, что пес из бело-пятнистого стал равномерно серым.

– Надо бы тебя вымыть, – задумчиво сказала Наргис, гладя притихшего у ее ног Барса. – Ты и зимой станешь все так же копать?

Барс шумно вздохнул, будто подтверждая – еще как станет. И тут же насторожился, поставил торчком лохматые уши и напрягся всем телом. Наргис удивленно посмотрела в ту сторону, но густые кусты в сумерках казались непроходимыми, и когда из них появился человек, она даже не успела испугаться.

А потом уже и не смогла. Страх остался где-то далеко, как и все остальные чувства.

– Наргис… – выдохнул этот человек и медленно опустился на колени, не отрывая взгляда от ее лица. – Наргис моя…

Глухо зарычал Барс, но с места не сдвинулся, только его холка под пальцами Наргис окаменела.

– Наргис! – повторил пришелец отчаянно.

До боли и сердечной дрожи знакомые черты, синие глаза… Родные или чужие?! Наргис молчала, замерев и боясь пошевелиться, только всматриваясь в лицо, которое тысячу раз видела во сне, а теперь, наяву, боялась не узнать.

– Наргис… – безнадежно простонал Аледдин и закашлялся, прижав ладонь к губам.

– Ты?..

Она должна была вскочить, подбежать к нему, поднять с колен… Но вместо этого горько и упрямо повторила:

– Это ты? Точно ты? Тогда… скажи, что ты прислал мне в последнем письме. И… встань! Прошу тебя!

Он поднялся, отнял руку ото рта, снова посмотрел прямо в глаза Наргис, а потом через несколько невыносимо долгих мгновений, пока она не могла даже вдохнуть свободно, сказал:

– Я прислал тебе редкий нарцисс, белый с алой сердцевинкой. Наргис, любовь моя, если ты меня боишься, значит… я опоздал? Он был здесь?! Мой… брат?!

– Аледдин! – вскрикнула Наргис раненой птицей и бросилась к нему.

Три шага – много или мало? Она ждала целую вечность, чтобы их сделать, и теперь они показались невозможно длинными. Три шага – и вечность разлуки оказалась позабытой, словно ее никогда не было.

– Аледдин… – прошептала Наргис, пряча лицо у него на груди. – Ты пришел…

Сильные теплые руки обнимали ее за плечи, баюкали, как ребенка, а Наргис плакала, слезы текли свободно, без рыданий, заливая ее лицо и унося с собой затаенный страх, который она так долго не могла никому показать. Аледдин вернулся, и теперь все наконец будет хорошо! Ну не может ведь не быть, правда?

– Как ты… почему ты здесь? – проговорила она наконец, поднимая лицо. – Почему не написал, что приедешь?

– Прости, сердце мое, – улыбнулся он виновато. – Наргис, мои звезды и ветер… Прости! Я не мог тебе написать, побоялся, что письмо перехватят. И в сад к тебе прокрался как вор… Простишь ли?

Она знала, что должна ответить красиво и учтиво, как надлежит невесте, встречающей жениха. И слова подходящие сами просились на язык, не зря же прочитано столько книг. Что вором он стал давно, украв ее сердце… Или нет, она ведь сама это сердце отдала! Лучше сказать, что не может быть вором тот, кого давно ждут здесь как хозяина… Или…

Но Наргис лишь покачала головой и снова прижалась щекой к тонкой шерстяной рубашке, чувствуя тепло, идущее от Аледдина. Нет, она не хочет заемных слов и клятв, украденных у чьей-то любви, пусть и в самых красивых поэмах. Ничего чужого! И если невозможно выразить все, что она чувствует, значит, придется молчать. Лишь бы сердце не разорвалось от сладкого счастья.

– Наргис… – шепнул он снова, шевеля дыханием волосы на ее макушке.

Любимый, долгожданный…