года, в тот самый день, когда Ролли исполнилось пять лет, и в тот самый день, когда румынские жандармы вытащили их из квартиры и погнали через Новый базар в школу на Новосельской, которую в ту же ночь подожгли.

«Куртя-Марциалэ» расположился на Канатной, 27, в помещении Психоневрологического диспансера, называемого одесситами «Свердловка».

ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ № 2152

МИНИСТЕРСТВА НАЦИОНАЛЬНОЙ ОБОРОНЫ

22 октября 1941 г.

Мы, генерал Константин Пантази, в соответствии с Декретом № 2680 от 23 сентября 1941 года, имея в виду рапорт командования «Вранча», содержащем просьбу об организации Военного Трибунала,

Постановляю:

С 21октября 1941 года при военном командовании будет действовать Военный Трибунал под названием «Куртя-Марциалэ».

«Куртя-Марциалэ» будет иметь юридическое право действия на всей территории Транснистрии.

Дан в Бухаресте 22 октября 1941

Генерал Константин Пантази

[Ксерокопия. Перевод с румынского наш. – Авт.]

«Куртя-Марциалэ» стал зловещим символом «Города Антонеску» и сыграл роковую роль в судьбе одесских евреев.

«Куртя-Марциалэ» сыграл роковую роль и в судьбе Ролли.

Румынский Военный Трибунал был особым, можно сказать, «привилегированным» учреждением. Он не занимался «мелкими рыбешками». Сюда попадали в основном шпионы и диверсанты, а также граждане Румынии, совершившие во время пребывания в Одессе особо тяжкие военные и экономические преступления. И только иногда, в особых случаях, лица, подозреваемые в сокрытии национальности.

Здесь не пытали, как в сигуранце, и не было здесь ни пыточных подвалов, ни подходящего оборудования типа «электрического стула», но само слово «Куртя» вызывало мистический ужас у каждого, будь он румынский коммерсант или румынский офицер, не говоря уже о местных жителях или не дай бог евреях.

Отсюда дорога была одна…

Трибунал заседал почти ежедневно, в составе трех или пяти человек во главе с председателем – военным прокурором полковником Читатэ-Попеску. Всю секретарскую работу выполняли попеременно два военных юриста, майоры Николае Кера и Аурел Зембряну.

Дела слушались пачками, одно за другим, по 12 и более в день. Протоколы обычно не велись, а приговор оглашался только в том случае, если случайно он был оправдательным. Во всех других случаях его оглашали в тюремной камере или уже перед самым расстрелом на старом еврейском кладбище. Это тем более было удобно, поскольку осужденные местные жители, в отличие от граждан Румынии, не имели права на кассацию. Для них приговор был окончательным.

Все судопроизводство велось на румынском языке, и переводчик – обычно малограмотный бессарабец – использовался только в том случае, если председателю вздумается задать вопрос обвиняемому.

Обвиняемый обязан был отвечать на вопросы, но все остальное время он должен был молчать – права голоса он не имел, но мог нанять для себя румынского адвоката. Местные адвокаты к участию в процессах не допускались и служили только посредниками между румынскими адвокатами и обвиняемыми. И румынский адвокат, и местный посредник стоили немало, и для того, чтобы их нанять, обвиняемый должен был обладать изрядными средствами.

При Трибунале действовала военная прокуратура, так называемый «паркет», во главе которого стоял генеральный прокурор, полковник Кирилл Солтан. А ученым секретарем был военный юрист, подполковник Былку-Думитреску, занимавший в мирное время престижный пост председателя Гражданской апелляционной палаты в Бухаресте.

Следствие тоже вели военные прокуроры: майор Цынцу, капитан Габрилович, локотинент Ионеску и упомянутый Федоровой в разговоре с Тасей капитан Атанасиу.

Все они – и судьи, и следователи, и секретари – были, фактически, как и подполковник Былку, мобилизованными гражданскими юристами, людьми, в большинстве своем интеллигентными, владевшими французским, а иногда и русским языками, и, несомненно, выделялись на общем фоне серой румынской военщины. Этим, кстати, и объяснялись их низкие, по сравнению с кадровыми военными, звания. Ведь даже председатель Трибунала был полковником, а не генералом.

Об Антонеску в своем кругу они отзывались пренебрежительно, в победу немецкого оружия не верили и даже на случай поражения запасались… смешно сказать!.. «рекомендательными письмами», подтверждавшими их якобы лояльное отношение к Советской России и к евреям. Одну из таких «рекомендаций» выдал локотиненту Ионеску коллега Таси – адвокат Яков Бродский.

И все же, несмотря на свою интеллигентность и несколько показной либерализм, никто здесь в «Куртя» от взяток не отказывался. Взятки брали все, начиная от генерального прокурора и следователей, до секретарей, писцов и даже караульных. Причем, в основном, золотом.

Бывший одесский Психоневрологический диспансер состоял из нескольких флигелей. Один из них теперь стал «офицерским корпусом». Здесь на втором этаже жили некоторые прокуроры: Читатэ, Габрилович, Былку. К ним иногда приезжали из Румынии жены. Так, подолгу жила здесь жена капитана Габриловича с шести-семилетней дочкой. Из соображений безопасности девочку из «Куртя» не выпускали, и она под присмотром денщика гуляла во внутреннем дворике.

Офицерский корпус был небольшим, и многие офицеры вынуждены были жить на частных квартирах, что на самом деле было гораздо удобнее. Так капитан Атанасиу жил на квартире у знакомой вам Надежды Федоровой, а секретари Трибунала, майоры Кера и Зембряну, жили в двух соседних домах, у двух подруг – Наденьки Ефремовой и Аньки Дуковой. Где-то на Маразлиевской, в квартире врача, жил локотинент Ионеску. У него, кстати, была огромная овчарка Рекс, и он просто не мог держать ее в офицерском корпусе.

В ведении «паркета» была небольшая транзитная тюрьма. Она занимала больничный корпус, ставший «тюремным корпусом», и имела всего три камеры. В них обычно содержались во время следствия особо важные преступники типа советского разведчика Молодцова-Бадаева, или люди, доставленные на судебное разбирательство из Тюремного замка, именовавшегося здесь «Централом».

Тюрьма охранялась гардой – горсткой румынских солдат во главе с офицером, который по какой-то неясной причине нечасто здесь появлялся. Солдаты гарды стояли в карауле у зала заседаний, у офицерского и тюремного корпусов, а в свободное время болтались в небольшой караулке – курили, лузгали семечки, дремали на деревянных скамьях. Зимой здесь докрасна раскалялась буржуйка, было душно и пахло каким-то варевом.

Вход в тюремные камеры проходил через эту караулку.

Камеры «Куртя» не были тюремными камерами в обычном смысле этого слова. Это были две огромные больничные палаты, на первом и на втором этажах, и одна небольшая подсобка.

В отличие от длинных шестиоконных больничных палат, подсобка имела всего одно зарешеченное окошко, выходившее во внутренний дворик, и в ней содержались арестованные ремесленники: портной и сапожник. Портной занимался подгонкой прокурорской формы, что было немаловажно, поскольку военные прокуроры, люди, как сказано, гражданские, не вписывались в армейские стандарты. А сапожник, «чизмарь», обслуживал, в основном, гарду – прибивал железные подковки на стоптанные каблуки солдатских боканч.

Дверь этой камеры запиралась только на ночь, а в течение дня здесь можно было увидеть и солдата гарды, болтавшего о чем-то