Ну посудите сами, даже о тетках, Арнаутовой и Федоренко, с которыми она прожила около четырех месяцев, ей нечего сказать, кроме того, что они были «злые». То же, в большей или меньшей степени, относится и к доброй Эмильке, закончившей свою жизнь в развалке на Софиевской. И к торговке кизяками, злой-доброй Васькиной мамке. И к старому еврею Альберту, несостоявшемуся графу де Монте Кристо. И ко многим, многим другим: солдату гарды Вьеру, по прозвищу Канешно, подполковнику Былку, по прозвищу Домнуле Лис, и, самое главное, к майору Аурелу Зембряну, с которым вы скоро познакомитесь, так как он, спасая девчонку от смерти, организует ей крещение в церкви и станет ее крестным отцом.

От Ролли: «Нет санкции на арест ребенка!»

Одесса, 21 октября 1942 г., понедельник Квартира тетки Федоренко 370 дней и ночей под страхом смерти

Вот теперь я живу здесь, в «Курте».

Тетки меня все пугали и пугали, отведем тебя, говорили, в тюрьму, в «Куртю-Марциалу», туда, где всем жидам место, будешь знать.

А на самом деле здесь совсем не страшно.

И папа здесь, и Тася. Жалко только, что Васьки нет.

Я уже Тасю просила, просила взять его к нам сюда.

Но она говорит: «Нельзя. Мамка ему не позволит».

А я ей не верю. Мамка – она только понарошку злая. Она позволит, обязательно позволит, и он будет жить здесь, в «Курте», вместе с нами.

Но я вам еще не рассказала, как я сама сюда, в эту «Куртю», попала.

Все началось с того, что один раз у нас на даче в Дерибасовке пошел дождь. Он шел и шел, и хлюпал, и делал огромные бульбы на лужах, и бульбы квакали: «Ква-а! Ква-а-а!» Как лягушки.

А потом гром как загремит: «Трах-та-ра-рах!»

И стало темно, как ночью. И я испугалась. И тетки, Арнаутова и Федоренко, тоже испугались. Тетка Федоренко сразу стала свои вещи разные в узлы связывать и в кошелки запихивать. А тетка Арнаутова, так та пальто свое на голову нацепила и прямо по лужам на станцию поскакала за извозчиком.

Извозчик приехал, и они все узлы свои и кошелки стали на него нагружать, а потом схватили меня и хотели туда же засунуть, вместе с узлами и кошелками.

Но я, конечно, засовываться не собиралась, я как раз собиралась бежать к Ваське и поэтому стала брыкаться и кусаться. Ой, как они пищали, и ругались, и орали на извозчика: «Да помогите же! Помогите! Вы же видите – она дикая!» Это я, значит, дикая.

Но дяденька извозчик помогать не хотел. Он курил папиросу и даже немножко, кажется, смеялся.

А я вдруг вспомнила, как папа мне говорил «слушаться теток», и подумала, что к Ваське я могу и потом побежать, а пока мне нужно все-таки засунуться на извозчика и ехать с тетками, куда их черт несет.

Подумала и, ра-а-з, взяла и сама залезла на узлы, и села там, и даже грязным теткиным платком закуталась.

Тетки, конечно, очень удивились – они же не знали, о чем я подумала!

А дяденька извозчик совсем рассмеялся, выбросил папиросу, крикнул: «Но-о!», и мы поехали на Садиковскую.

Этой Садиковской тетки всю дорогу морочили голову извозчику: «Поворачивай на Садиковскую! Прямо на Садиковскую!»

Он, наверное, хотел поскорее от них отделаться и поэтому всю дорогу кричал на свою лошадку и даже бил ее кнутом.

Но в конце концов мы все-таки приехали на эту Садиковскую.

Только садиков здесь никаких нет. А есть большой серый дом, а в нем квартира тетки Арнаутовой или даже, кажется, тетки Федоренко, я точно не знаю, но вся она завалена всякими вещами, целые кучи вещей. И бегать здесь совершенно нельзя.

И нет здесь никого – только тетки.

Но тетки не в счет.

Мне здесь совсем уже грустно стало, и я даже плакать собиралась, но вдруг увидела среди всех этих куч одну нашу кучу. Я сразу ее узнала, потому что из нее рукав Тасиного халата выглядывал – красивый, мягонький, с большими красными цветами. Мне так захотелось подержать его в руках, что я тихонечко потащила его из кучи, а там под халатом…

А там, под халатом был… мой Заяц!

Ну да, тот самый, который вместе со мной ездил к Тасе в ссылку в Кокчетав, а потом где-то потерялся.

Я его сразу… хвать! И быстренько на кухню, в уголок, где тетки мне на полу подстилочку постелили, чтобы я могла на ней спать. Мы с Зайцем залезли на нашу подстилочку и теткиным платком с головой укрылись. Будто бы мы понарошку спим.

Вот так мой Заяц со мной и остался. Теткам на это наплевать. У них и так работы много. Они целый день на каком-то Толчке толкутся, что-то там продают или покупают. А нас с Зайцем они оставляют здесь, в квартире, но не в кухне, где наша подстилочка, а на балконе.

На балконе сидеть на самом деле не так уже плохо.

Вся улица видна – только издали, с третьего этажа.

Правда, здесь ветер дует и дождь капает, и кушать хочется, и писать тоже. Но чтобы с балкона в уборную пробраться, нужно еще через комнату пробежать.

А в этой комнате…

Ш-ш-ш… я вам скажу по секрету… в этой комнате стоят… люди страшные, из костей сделанные!

Правда-правда! Большие и маленькие.

И еще отдельные головы, руки и ноги, и все из костей…

Все это тетка Арнаутова из какого-то ме-ди-цина притащила, еще до румын, когда была бомбежка. Про этот ме-ди-цин они всегда с теткой Федоренко ругаются:

«Вот ты, дура, мне говорила не нужно этот ме-ди-цин брать!»

«Дык никто ж его брать не хотел! Потому он тебе и достался».

«Потому, потому. Потому, что все они и-ди-ёты. Одна я умная. Взяла и грабанула эти скелеты, а теперь я за них деньги выручу!».

А я, если хотите знать, этих «скелетов» боюсь!

Они все время смеются и руки свои, из костей сделанные, протягивают. Особенно один длинный, возле двери. Я ни за что мимо него не пробегу, ни на кухню, ни пописать в уборную.

Вот поэтому тетки и оставляют меня на балконе.

Так им, они говорят, спокойнее.

Я не скушаю ничего и никакой другой пакости не сделаю.

Им и так хлопот со мной хватает.

Голову мне они опять ножницами остригли. Тапочки из тряпок пошили новые, вместо туфелек. Белочку с красного моего пальтишка спороли.

«Нечего жиденку в шубе на беличьем