сеть которых невозможно было не попасться, Прага как будто вернула их в беззаботную, полную романтики и страсти юность. Проснувшись поутру, они неторопливо занимались любовью в номере маленького, но уютного и чистого отеля неподалеку от Пороховых ворот, сытно завтракали, выпивали по три чашки кофе с круассанами, на которых таяло масло, и шли бродить по узким мощеным улицам Старого города, в котором все дышало счастьем.

Безоблачность прошлогодних новогодних каникул была быстро смыта рабочими буднями. Пропавшая было натянутость в отношениях вернулась, и начавшийся так славно год заканчивался расставанием и перспективой скорого развода. Чтобы не сидеть одной, она без радости, но все-таки приняла предложение Наташки поехать в Великий Устюг.

– А что? – вопрошала сестра, энергично размахивая руками на кухне Вероникиной квартиры. – Костя выкупил целый коттедж, гостиная на первом этаже совершенно свободна. Днем будешь развлекаться с нами и детьми, ночью отдыхать от нашего бедлама. Встретим Новый год в новом месте, что в этом плохого?

Плохого не было ничего. Поэтому 30 декабря Вероника, заехав поздравить коллектив, поставила в багажник «Лендкрузера» своего зятя небольшой чемодан, загрузилась на заднее сиденье рядом с племянниками и отправилась в вотчину Деда Мороза, сердясь на бессмысленность поездки и на саму себя, не ожидающую от новогодней ночи ничего волшебного. До Великого Устюга добрались только к вечеру, наскоро перекусили и заселились в свой коттедж, оставив знакомство с территорией назавтра.

Окончательно осознав, где она находится, Вероника встала с дивана. Холодный пол обжег ноги, она быстро нашарила тапочки, обувшись, подошла к окну и ахнула. За окном была новогодняя сказка. Именно такая, какую представляют тысячи мальчишек и девчонок, выросших в России. Одинокий фонарь освещал пушистые ели с присыпанными снегом лапами, пытающимися обнять деревянные корпуса коттеджей.

В свете фонаря падающий снег напоминал о волшебных шарах с установленными внутри маленькими домиками, которые Вероника обожала разглядывать, когда была маленькой. Картинка в окне была не всамделишная, а будто подсмотренная в таком вот волшебном шаре, закатившемся из оставшегося далеко позади детства. Охотно верилось, что в любой момент из-под елки может выскочить тройка оленей, запряженная в сани, и покажется тот самый главный волшебник, встречи с которым весь год ждут дети, умеющие хорошо себя вести.

Вероника вспомнила, что в этом году вела себя не очень хорошо, и вздохнула. Дернув за ручку на раме, она открыла окно и зачерпнула пригоршню чистого, ослепительно-белого снега. Была у нее смешная привычка, над которой немало потешалась родня. Вероника ела снег. Ей нравилось погружать в него губы, которые тут же немели от холода, становились чужими и непослушными, а потом слизывать снежные крупинки, острые, колкие, но тут же теряющие свою ершистость, тая на языке.

На секунду ей показалось, что из предутреннего, уже начинающего светлеть по краям сумрака на нее кто-то смотрит. Ощущение было таким реальным, что она даже головой тряхнула, отгоняя чужой взгляд, после чего поднесла к лицу пригоршню снега и лизнула его.

– Здравствуйте. А вы что, не знаете, что снег нельзя есть, от этого можно заболеть? – вдруг услышала она и снова высунулась в окно. Под ним оказался мальчишка лет шести, а может, восьми, в темноте разобрать возраст было достаточно трудно – в красном пуховичке, вязаной шапочке с помпоном и валенках с заправленными в них спортивными штанами.

– Привет, – Вероника стряхнула снег с руки. – Говорили, конечно, только я все равно его ем. Вкусный.

– Я тоже, – заговорщически кивнул мальчишка. – Меня воспитательница все время ругает, но я от снега никогда не болею. Он для меня не вредный, а совсем наоборот, полезный. У меня никогда-никогда горло не болит. А у тебя?

– Да и у меня тоже, – согласилась Вероника. – А ты что тут делаешь, в такую рань?

– Мы на завтрак ходили, – сообщил мальчик. – Для всех завтрак в семь утра начинается, а нас на полчаса раньше кормят, чтобы мы остальным гостям не мешали. Мы же шумные и непослушные.

– Вы – это кто?

– Мы – это дети. Мы из детского дома приехали. Нас пятеро, и воспитательница с нами. Мы во-он там живем. – Мальчик показал рукой чуть в сторону, где, как уже знала Вероника, изучившая вчера карту-схему вотчины, стоял коттедж номер семь. – У нас два номера. В каждом две кровати и диван. Я на диване сплю, – зачем-то добавил он.

– Я тоже на диване, – сказала Вероника, почувствовавшая, что начинает замерзать, стоя в одной пижаме перед распахнутым окном. – Тебя как зовут?

– Платон.

– Вот что, Платон, если хочешь, то можешь зайти ко мне в гости, только не шуми, наверху все мои еще спят.

– Не буду шуметь. – Мальчик подпрыгнул на месте от радости и деловито заспешил в сторону входной двери. Захлопнув окно, Вероника снова вгляделась сквозь стекло в рассеивающуюся ночную темноту, из которой на нее по-прежнему кто-то смотрел. Решительно задернув штору, она вышла в маленький коридор и открыла входную дверь.

– А тебя как зовут? – Мальчик говорил шепотом, помня ее предупреждение, и Вероника удивилась такой покладистости. Не было на свете силы, которая могла бы заставить Ваньку и Саньку принизить уровень производимого ими шума.

– Меня зовут Вероника, – представилась она. – Если тебе удобно, можешь звать меня Верой.

– А Никой можно? – деловито поинтересовался Платон, и она закашлялась от неожиданности.

– Можно. Некоторые меня так зовут, – согласилась она. – Проходи в комнату. Это моя.

– А наверху у тебя кто? – заинтересованно спросил мальчишка, входя в комнату и аккуратно присаживаясь на кресло у окна. – Муж и дети?

– Дети, – согласилась Вероника. – Только не мои. Там мои племянники, я тебя потом с ними познакомлю. И их папа и мама.

– А они разрешат своим детям с детдомовским дружить? – От этого вопроса на Веронику пахнуло такой безысходностью, что она зажмурилась и покачала головой.

– Конечно, – уверенно сказала она. – Они хорошие, ты увидишь.

– Я вообще-то недавно детдомовский, – сообщил Платон. – С лета. У меня мама от рака умерла. Мы с ней в Череповце вдвоем жили. А потом она заболела. Все лежала, лежала, целыми днями. Я ей чайник кипятил, а себе картошку варил. И в магазин ходил. А стирала нам соседка, тетя Валя. А потом мама умерла, вот меня в детдом и отдали.

– Сколько же тебе лет? – Вероника сглотнула невесть откуда взявшийся в горле ком. – Что, ты и картошку варить умеешь, и в магазин ходить?

– Мне семь исполнилось. Четырнадцатого ноября. Я уже в школу хожу. В первый класс, – добавил он. И вдруг без всякого перехода спросил: – А ты завтракать скоро пойдешь? Уже десять минут восьмого, кафе открыли.

– Сейчас оденусь, умоюсь и