обволакивающих меня, согревает мою грудь. Я скучала по этому, ощущая, что у меня есть люди, которые на моей стороне. Что весь мир не против меня, и даже если против, по крайней мере, у меня есть эти две девочки, на которых я могу рассчитывать.

— Давай я приготовлю тебе чай. Сейчас вернусь.

Вера соскальзывает с дивана и направляется в кухню Кэт, ее шелковый халат колышется в такт движениям бедер.

Кэт смотрит на меня со своего места на пушистом кресле, ничего не говоря, но то, как она потирает губы, будто пытается молчать, является мертвой выдачей.

— В чем дело?

Она вздыхает.

— Я не собираюсь лгать. Часть меня все еще расстроена. Из-за тебя, из-за меня и из-за всей ситуации.

Мои брови опускаются.

— Тебе не из-за чего расстраиваться, Кэт. Я должна была рассказать вам правду с самого начала. Не знаю, почему я этого не сделала. Я просто хотела быть другим человеком. Не хотела быть Маккензи Райт из Ферндейла. А хотела быть Маккензи Райт, светской львицей. Беззаботной девушкой без багажа.

— Дорогая, в том-то и дело. Я всегда знала, что ты не та, за кого себя выдаешь. Я хорошо знаю свой тип. Мы подлые, гнилые до мозга костей. Мы испорченные дети, и ты никогда не была такой, Маккензи. В тот день, в ванной я поняла, что ты не была гостьей на той вечеринке, когда мы впервые встретились. Я подружилась с тобой, потому что, если бы мы поменялись ролями, и я жила бы такой жизнью, как ты, я надеялась, что в мире найдется хотя бы один порядочный человек, который будет рядом и протянет мне руку помощи.

Моя спина выпрямляется.

— Итак, все те разы, когда ты помогала мне материально, а я говорила, что…

— Я давала тебе эти деньги, потому что люблю тебя, Маккензи. Тебе не нужно было скрывать от меня, кто ты. Я бы все равно тебе помогла. Но со всем происходящим, я просто хочу убедиться, что публикация этой истории — это то, чего ты хочешь. Это разрушит жизни. Все жизни.

То, как она это произносит, заставляет мое сердце сжаться, когда я думаю о Базе. Какая-то странная часть меня все еще не хочет причинить ему боль, в то время как другая часть больше ничего не желает. Я вспоминаю тот день, когда он пришел навестить меня в больнице, и, зажав зубами щеку изнутри, с силой прикусываю ее, пытаясь стереть из памяти воспоминания. Пытаясь стереть его существование из моего мозга и тела.

Жаль, что я не могу забыть его.

Я хочу забыть его.

Но не могу.

Единственное, что я могу сделать, это вернуть его за всю боль, которую он мне причинил.

Наверное, именно на это он и делает ставку, что я никогда не сделаю ему ничего плохого, но он ошибается. Люди меняются, и их держат в этом месте три, почти четыре месяца? Я тоже изменилась.

Я шмыгаю носом, вытирая его, пытаясь избавиться от давления.

— Это то, чего я хочу. Это то, чего они заслуживают. Все до единого.

Она поджимает губы, будто хочет сказать что-то еще, сказать мне что-то, что она знает, чего не знаю я, но Вера возвращается в комнату с чаем и протягивает мне обжигающую кружку.

— Я наняла для тебя адвоката, потому что, несмотря на то, что все это правда, они собираются выставить тебя преступницей, и прямо сейчас, в суде, все настроено против тебя. Кэт и ее семейная команда занимаются этим. Команда моей семьи тоже помогает. Ты станешь неприкасаемой, детка. Клянусь.

Эта новость последняя часть, которая меня убивает. Это заставляет плотину прорваться, и я начинаю плакать. Прямо там, с кружкой обжигающего чая в руках, я срываюсь, и впервые с тех пор, как я очнулась после аварии, у меня есть кто-то, кто держит меня и снова собирает воедино.

Вообще-то, рядом со мной два человека.

Официально. Кэт и Вера привели все в движение. Только вопрос времени, когда дерьмо попадет в вентилятор. И хотя я так долго ждала этого момента, он не кажется мне таким прекрасным, как я думала. Я не так счастлива и не так рада, как представляла. Вместо этого мой желудок скручивается в узел, чувство страха опускается в кишечник.

Стряхнув все это, я натягиваю пальто на плечи. Свежий нью-йоркский воздух развевает мои волосы по лицу, царапая кожу. Я иду на встречу с семейным адвокатом Кэт в доме ее отца на 5-й авеню, и хотя у них есть водители, я предпочла пройтись пешком. Я соскучилась по здешнему воздуху. По людным улицам. По стремительной жизни, которая сильно отличается от той, в которой выросла я.

Вчера был первый раз, когда меня освободили с тех пор, как начался весь этот беспорядок, и я хочу впитывать эту атмосферу как можно дольше. Ходьба с только что зажившей ногой и бедром, возможно, не самая блестящая идея, но я жажду почувствовать бетон под подошвами ботинок.

Хотя я чувствую себя здесь хорошо, часть меня все еще скучает по Лос-Анджелесу. Я скучаю по огням, холмам, деревьям, но больше всего я скучаю по Базу. Я как заезженная пластинка, и я это знаю. Но после сегодняшнего дня я без понятия, что с ними будет, и сама мысль о том, что я никогда больше не заговорю с Базом, разрывает мое сердце пополам.

Как я могу так относиться к нему и не ненавидеть себя?

— Маккензи?

Мои плечи напрягаются при звуке этого голоса. Я медленно поворачиваюсь лицом к одному из многочисленных монстров моего детства. К одному из Дикарей.

— Не подходи!

Я протягиваю руку, между нами, пытаясь удержать Маркуса подальше. Его лицо смягчается, и он поднимает руки в воздух в знак капитуляции.

— Эй, все в порядке. Я здесь только для того, чтобы поговорить, обещаю.

Я настороженно смотрю на него, мое сердце бешено колотится в груди, пытаясь понять, что он может сказать здесь, в Нью-Йорке. Мой желудок сжимается от страха, когда я оглядываюсь на занятых посетителей Нью-Йорка, слишком занятых своей собственной жизнью, чтобы понять, что что-то не так. Когда я снова смотрю на Маркуса, он принимает самое искреннее выражение лица, какое только может изобразить монстр.

— Мы можем сесть и поговорить? Пожалуйста.

Он указывает подбородком в сторону небольшого кафе. Вопреки здравому смыслу, я киваю, следуя за ним внутрь. Заведение переполнено людьми, стоящими в очереди за органическими напитками. Наверное, это хорошо. Чем больше людей