Я известен своей принципиальной позицией по главным вопросам моей избирательной программы. А еще вы в курсе, да, мне не выиграть? Это мои последние выборы, весной я уйду на покой.

– Евгений Петрович. Ох, Евгений Петрович. Вы же давно в политике. Знаете, как настроения масс, – она улыбнулась, – переменчивы. По данным нашего института, у вас вот-вот начнет расти популярность. Удивительный камбэк на политический олимп, не предсказанный ни одним социологом, инсайдером и политологом, настоящая сенсация. Трамп-эффект, если хотите.

– Допустим. И дальше что? Кто мне даст выиграть? Это Москва, столица. Кто меня подпустит к бюджетным потокам?

– А дальше посмотрим. Правила игры могут скоро очень сильно поменяться. И когда это произойдет… я хочу, чтобы мы понимали, что смотрим одинаково на разные вопросы. Прежде всего, на малый бизнес, конечно же, хм.

Евгений опасливо оглянулся, склонился над столом и зашептал:

– Я хочу конкретики… И потом, вы же понимаете, что мою кампанию поддерживают разные структуры, так скажем? Как их интересы соотносятся с вашими? Кого вы представляете?

– Не сделав выводов из прошлого, не построишь будущего.

Собеседница многозначительно посмотрела на него, на папку на столе, а потом встала и вышла из кабинета, цокая черными каблуками.

Назаров долго сидел в молчании, потом зло грохнул кулаком по массивному столу, вскочил, начал ходить вокруг него кругами, вытаптывая дорожку на ковре. Схватил с подноса с флажком грузинскую минералку, резко открутил пробку и бросил куда-то под ноги, стал жадно пить, не переставая метаться по комнате. Облил рубашку, врезался больно боком в комод, подавился, закашлялся, чертыхнулся, пнул со всей силы попавшийся стул на колесиках, тот несчастно заскрипел и опрокинулся к стене. Наконец, подошел к окну и раздвинул тяжелые двойные занавески.

Столицу накрывала метель, завтра обещали ледяной дождь.

* * *

– Вообще, если ты не интересуешься политикой, политика заинтересуется тобой, – вдалбливал сзади в очереди сверстнику паренек лет пятнадцати с кудрявыми волосами. – Ты «1984» читал? Видел, до чего там дошли? Нужны четкие демократические процедуры, чтоб не было такого. Если ты не переубедишь свою бабку, можешь от нее в день выборов паспорт спрятать. Весь цивилизованный мир будет на эти выборы смотреть. Надо правильный выбор сделать. Бабка твоя ничего не понимает, лучше паспорт спрячь…

Фамильярный бариста наконец-то отдал мой кофе, американо с дополнительным эспрессо, и я рассеянно вышел на улицу, не узнав окончания увлекательной беседы. На выходе мутный гражданин спросил меня, не хочу ли я купить задешево айфон, как новый, я отмахнулся.

Пока был в кофейне, повалил снег. Уже облепленный белым пухом предвыборный билборд со слоганом «Выбери свое будущее!» посмотрел на меня с отеческой заботой и легкой укоризной (за недостаточную осознанность в выборе будущего).

Назаров. Кандидат в мэры.

В эти выборы политическая конкуренция в борьбе за столицу неслыханно выросла. Партия власти и разномастные политические силы выставили кандидатов-тяжеловесов, шедших, по опросам, ноздря в ноздрю. По прикидкам многих аналитиков, выходил второй тур. Коммунисты, социалисты, разнообразные левые, центристы, экологи, прозападные силы, правые партии и движения с националистическим уклоном – все активно включились в борьбу за кресло мэра и представили своих кандидатов или поддержали одну из мощных фигур. Выборы в столице проходили за два года до президентских, и все знали, что из кресла градоначальника уже и до Кремля недалеко, а значит, ставки были очень-очень высоки.

Не то чтобы я волновался за итог выборов или переживал за МПД, работа у нас всегда найдется, кто бы ни выиграл, но я видел определенные брожения среди москвичей, ставших резко политически осознанными и активными. Люди обсуждали грядущие выборы в ресторанах и кафе, ругались из-за позиций кандидатов в очередях в супермаркете или на заправке, а город стал, от глубин метро до шпилей высоток, окрашиваться в символику разных партий и кандидатов – местами это напоминало американские выборы с тоннами флажков, наклеек на витринах и лозунгов на дверях автомобилей. Каждые дебаты били абсолютно все телевизионные рейтинги, а интервью одного кандидата-урбаниста деловой газете стало на прошлой неделе не просто российской, а мировой темой дня.

Угрозу я и мои коллеги раньше видели одну: общественное напряжение создавало отличную обстановку для мертвичей – половить рыбку в мутной воде предвыборной истерии. Теперь же риски возросли кратно. Евгения Назарова, кандидата от народно-патриотической левой оппозиции, резко набравшего популярность в последние недели, убили.

Я узнал это пять минут назад и еще переваривал информацию, стоя под декабрьским снегопадом посередине Тверской.

* * *

«…Евгений Назаров многое сделал для нашего народа и государства. Мы запомним его как неутомимого общественного деятеля, блистательного оратора и настоящего патриота, последовательно отстаивавшего интересы страны в непростой международной обстановке. Прощание с политиком состоится в субботу на Ваганьковском кладбище.

Тем временем к расследованию убийства привлечены самые серьезные ресурсы и лучшие следователи, создана межведомственная группа. Вопрос находится на личном контроле у президента. Проводить или отложить выборы мэра, ЦИК обсудит уже на следующей неделе, а пока…»

– Игнатова! Проходите, – медсестра потрясла ее за плечо.

Агафья выключила новости, сняла наушники и глубоко вздохнула. Морально подготовиться опять не получилось. Что ж, надо сделать это: пойти и проведать мать.

Ей выдали халат, отворили решетку. Теперь прямо по коридору, потом направо и налево, комната № 158. Она уже, кажется, могла проделать маршрут от дома сюда вслепую. Медсестра открыла дверь.

Убранство маминой комнаты не менялось. Деревянный крашеный пол, голубые стены с белой полоской выше двери, маленькая белая тумбочка, железная кровать, зарешеченное окно во двор, под окном чугунная батарея, кресло-каталка в углу, там же, в углу, облезающая труба отопления.

Мать сидела за столом и что-то рисовала. Агафья тяжело опустилась на край кровати.

– Привет, мама.

– Ты кто?

Понятно, сегодня совсем тяжелая.

– Я твоя дочь.

– Нет, дочь у меня маленькая. Дочка сейчас с Сережей, – она радостно засмеялась, немного идиотски, как глупый ребенок, Игнатова знала, что воспоминания о ее детстве доставляют матери радость.

Агафья аккуратно подошла сзади и медленно положила ей руку на плечо, погладила. Иногда это могло спугнуть, но сегодня эта близость была воспринята нормально. В углу стола лежала стопка рисунков акварелью, мама рисовала семью. Она, отец, Агафья. Хорошие портреты, только все в профиль и оба глаза на одной стороне лица, как дети рисуют, как у Свинки Пеппы. И краски преимущественно темные, губы у всех синие, и рисует не ребенок. Мать была в длинном потасканном свитере, рукава его растянулись длиннее ладоней. Когда мать тянулась за красками, она залезала в них болтающимися шерстяными краями.

– Что рисуешь?

– Вот это дочка моя, Агафья.