– Мама, пожалуйста… Где Гейзель?

Мама уронила руки.

– Гейзель? – Она сморгнула. – Мы не знаем.

Нам только сказали, что она ушла.

– Кто сказал?

– Нам так сказали в Программе. Ее соседки. Сказали, что она ушла на рынок и не вернулась. Просто ушла.

Сбитая с толку, напуганная мама прикусила верхнюю губу. Она и сама в это не верила.

Нет, сбежать – это непохоже на Гейзель, она, по крайней мере, написала бы им. Первым делом написала бы ей, Элси. Хоть почтмейстер Хофленер и уверял, что почта ходит как всегда, письма из-за пределов Гармиш-Партенкирхен не приходили неделями. Последним доставили письмо папе от 4 января. А если она писала, но письма перехвачены? Если она прячется, как Тобиас, и не может с ними связаться? Но тогда она взяла бы с собой Юлиуса. Гейзель не оставила бы детей просто так – только не будь другого выбора. Кожа на голове у Элси горела, будто она слишком туго заплела косы.

– А где двойняшки?

У мамы на переносице появилась морщина.

– Они принадлежат Родине.

– Юлиус тоже, но ведь его вам отдали.

– Юлиус – сын Гейзель и Петера.

– А остальные дети – они разве не кровь твоей дочери? Это что, не считается? – Элси повысила голос.

– Тише, – зашипела мама.

Ее тон оледенил Элси до костей. Она никогда не слышала, чтобы мама так разговаривала.

– Всегда помни свое место. Мы женщины. Надо говорить и поступать мудро. Ты понимаешь? – Она посмотрела дочери в глаза, потом вытащила из чемодана мятую блузу, разгладила на кровати. – Йозеф помог нам вызволить Юлиуса, очень помог. Мы уж думали, придется его оставить. Йозеф знает женщину в партийном архиве. Она дает ему информацию. Мы найдем Гейзель. Мы найдем моих внуков. – Она кивнула на открытый чемодан: – Положи, пожалуйста, мою расческу и шпильки на место.

Элси положила тоненькие шпильки и щетку для волос на туалетный столик.

– Плоть от плоти. Кровь от крови, – прошептала мама.

– В каком смысле? – спросила Элси.

– Фюрер так сказал в Нюрнберге – это из Библии. То, что нельзя забывать. Германия прежде нас, Германия в нас, Германия после нас. – Она расправила прозрачную блузу.

Элси посмотрела, как в зеркале затрепетало кружево возле выреза.

– Германия изменилась, – прошептала она.

Мама вздохнула; по щеке скатилась слезинка, и мама смахнула ее пальцем.

– Иди помоги папе закрыть пекарню на ночь, – сказала она и повесила блузу на плечики. В тени шкафа Элси не разглядела ее лица.

«Немецкая пекарня Элси»

Эль-Пасо, Техас

Трейвуд-драйв, 2032

27 декабря 2007 года

Пекарню украсили от пола до потолка: синтетические гирлянды, серебристая мишура, разноцветные рождественские картинки, искусственный пенный снег в витринах.

– Веселого Рождества! – крикнула Джейн, к которой стояла длинная очередь покупателей. Хотя праздник уже прошел, торговала она в колпаке Санты с белым помпоном. С каждым заказом помпон подпрыгивал.

– Веселого Рождества, – ответила Реба.

В пекарне не протолкнуться. В школах каникулы, и румяные детишки выстроились в очередь, болтая и тыкая пальцами в витрину со сластями в шоколадной и сахарной глазури. Звенели рождественские песни, покупатели рассеянно им подпевали, и в целом получалось волшебно. Даже колокольчик над дверями звенел веселее обычного.

Ребе нравилась эта шумиха и неразбериха. Накануне приехала Диди, они провели сутки в маленькой квартире, и теперь Реба жаждала развеяться. Уклониться, не дать сестре начать расспросы. А то утром уже началось.

В кухонном ящике, куда Реба редко заглядывала, Диди нашла фотографию Рики и Ребы в ущелье Мунди в горах Франклина.

– С кем это ты? – спросила Диди.

Реба не стала отпираться:

– Рики Чавес. Из погранслужбы.

Диди кивнула, положила фото обратно и продолжила поиски кофейных фильтров, но Реба занервничала. Она не готова говорить о Рики. Сестра ее пришибет, узнав, что Реба скрыла помолвку, хоть помолвка и отменилась. Как сказал Рики, у них перерыв, они размышляют. Реба по-прежнему носила кольцо. Все очень непросто, а значит, нечего зря мусолить. При одной мысли об этом у нее трещала голова.

Когда Диди принялась искать в ванных туалетную бумагу, Реба поняла, что этого ей не вынести. Вдруг Рики что-нибудь там забыл? Заблудшее лезвие, мужской дезодорант, завалившийся в угол презерватив.

– Пойдем обедать? – позвала Реба сверху самым что ни на есть натуральным тоном. – Тут немецкая пекарня. Моих друзей. У них лучший хлеб для сэндвичей во всем городе.

Диди завтракала засохшими кукурузными колечками, так что предложение пришлось кстати. Колечки – единственное, что обнаружилось в шкафу и не требовало консервного ножа. Перед приездом сестры Реба выкинула все просроченные полуфабрикаты, но не удосужилась набить шкаф новыми. В довершение всего Диди пришлось хрустеть сухим завтраком без молока – Реба допила его накануне.

– Это кто? – спросила Диди, кивая на кассу.

– Это Джейн. Ее мама Элси – хозяйка. Бодрая как огурчик. Семьдесят девять, а работает каждый день.

Диди расширила глаза и покачала головой:

– Да, это круто.

Они сели и выложили на стол бумажные пакеты с нарезанной индейкой из кулинарии и швейцарским сыром.

– Когда мне будет семьдесят девять, – сказала Диди, – я буду спать до полудня, ходить в шелковой пижаме и питаться пончиками. И плевать на моду и фигуру. Буду сумасшедшей бабкой и радоваться жизни.

Реба засмеялась. Несмотря ни на что, она обожала сестру. Умеет Диди заглянуть в счастливое будущее.

– Весь хлеб пекли утром, – сказала Реба. – А еще у них очень вкусные сласти. Попросим Джейн, пусть посоветует нам десерт.

– Она же занята.

– Сейчас народу поубавится. – Реба взглянула на наручные часы: – Эта толпа пришла обедать.

– Часто здесь бываешь?

Реба пожала плечами:

– Пару раз в неделю. Джейн и Элси для меня – почти семья.

– Правда? – Диди воздела бровь. – Я про них от тебя не слышала, но ты ведь не звонишь, не пишешь, так что неудивительно. Я знаю, что ты большая девочка, но мама беспокоится.

– Я была дико занята. Работа, работа, работа, – Реба махнула рукой. – Да и о чем тут беспокоиться: тусуюсь в пекарне с женщинами вдвое и втрое старше меня. Ладно тебе. – И она слишком громко засмеялась.

Диди с сомнением усмехнулась и повернулась к корзинам с хлебом: