– Это святой Христофор, – объяснил отец Беральдус. – Слыхали о нем? Жил тяжко, страшно… за грехи много претерпел… даже в обличье поменялся. Он был великан, а жил на переправе, и коли река уносила паром, путники садились ему на спину…

Эн Гастон обменялся со своими товарищами быстрым взглядом. Отец Беральдус как будто не заметил этого, хотя чуть улыбнулся – словно бы про себя.

– А наш переправщик – его ваш отец, сеньор мой Гастон, на берегу посадил – он ведь безумец. Бредит святым Христофором. Все ждет, когда на его переправе появится сам Христос. Вот тогда усадит он Господа себе на спину и понести вместе с Ним все грехи мира…

– Похвальное желание, – сухо произнес Югэт де Бо. – Однако при чем тут мертвое тело?

– А? – Отец Беральдус мелко заморгал, и все его старое, складчатое лицо вдруг расползлось в рассеянной улыбке. – Мертвое тело? А где оно?

– В лесу, отец Беральдус, на берегу реки – одно, и выше по склону – другое.

– Я отправлю туда людей, – захлопотал каноник. – Вы придете на мессу?

– Нет! – хором ответили Югэт де Бо и Рауль де Исла по прозванию Роллет, а эн Гастон де Беарн и Одар де Батц столь же единодушно произнесли: «Да!».

– Вот и хорошо.

Отец Беральдус явно не заметил этого разногласия.

И они снова поднялись в часовню.

Роллет и Югэт, забрав обеих дам, в тот же час уехали прочь; что до Гастона с Одаром, то они действительно охотно выслушали всю мессу и присутствовали при погребении – местного сыровара и несчастной домны Виерны.

Был в часовне и переправщик – смоченные водою косматые волосы его были кое-как приглажены, голова опущена, руки висели. Пока шло отпевание, стоял на коленях, не поднимаясь, и только медленно покачивался из стороны в сторону, а когда закончилось, быстро и незаметно исчез.

– За ним! – сказал Гастон своему спутнику.

Одар де Батц поджал губы.

– Повременим, – попросил он. – Сказать по правде, сеньор Гастон, меня от одного только вида его в дрожь кидает. Я его по следу потом найду.

И они остались.

Деревенские жители, признав эн Гастона, поначалу робели, держались тихо, но после мессы словно кто-то враз сорвал печать с дотоле безмолвных уст. Окружили Гастона, виконта Беарнского, потянули к нему молящие руки, стали просить, чтобы избавил их от зверя.

Тут открылось, что лютый хищник уже не в первый раз дает о себе знать столь ужасающим образом. Порою годами о нем не вспоминали, но затем находили вдруг пастуха с разорванным горлом или пропадал ребенок, а то и парень с девушкой, которым взбрела мысль прогуляться вдали от всех.

– Я ничего этого не знал, – молвил эн Гастон, добрый сеньор, когда все это выслушал. И обещал непременно помочь своим людям и даже поклялся святыми именами исполнить обещание.

Тут вперед выступил один человек, немолодой и хмурый, и обратился к своему господину:

– Не в обиду будь сказано, но ведь и мы не сложа руки сидели – ходили на зверя с рогатиной и охотничьим луком, только его ничто не берет.

– Это потому, – отвечал эн Гастон, – что вы мужланы; а когда за дело возьмется рыцарь, то зверь неминуемо погибнет.

– Хорошо бы так! – крикнули в толпе, а собеседник эн Гастона добавил:

– Такое вполне возможно, господин мой, потому что поговаривают, будто этот зверь и сам весьма знатного рода.

И вот собралось восемь человек самых отважных и опытных охотников и оба сеньора с ними, вооруженные все на мужицкий лад вилами. Вышли поутру, пока кругом сверкает чистая крупная роса, и долго петляли, покоряясь тропинке, по боку горы. И близкое, казалось бы, расстояние, а попробуй пройди! Вослед им долго летели мерные удары одинокого колокола, то заглушенные, то вдруг звонкие и отчетливые, но затем они стихли.

Одар де Батц быстро отыскал след – огромные грубые сапожищи проходили по тропинке совсем недавно. Затем, как бы из пустоты, возник и второй след – с когтями и длинной пяткой. Некоторое время они тянулись рядом, перекрывая друг друга, но после сапожищи начали спускаться к реке, а когти, двигаясь большими прыжками, направились к лесу, по склону вверх.

Охотники остановились. Двое или трое заговорили о переправщике: следовало бы его пытать и вызнать все о звере! Но прочие желали идти по звериному следу и покончить наконец с душегубом. Эн Гастон запомнил малодушных – чтобы в решающую минуту на них не полагаться – и повел небольшой свой отряд к лесу.

Они прошли тропой, где след был отчетлив, а затем оказались на поляне. Роса уже высохла, и в траве следы потерялись. Пока Одар де Батц высматривал примятые травинки, из чащи на него глянули глаза. Это продолжалось лишь миг, однако Одар успел ощутить на себе этот взгляд. Остановившись, сеньор де Батц тихо сказал:

– Он здесь.

И показал рукой, чтобы охотники разошлись вправо и влево, охватывая зверя с обеих сторон.

Но ничего сверх этого они сделать не успели. Между деревьями мелькнуло темное тело – словно человек чрезмерного роста, странно выгибая руки и ноги, пронесся перед глазами, а затем прыгнул. В прыжке у него выпросталась еще одна нога – эн Гастон запоздало понял, что это длинный и прямой, как палка, хвост. А затем все смялось в бесформенный кровавый ком: одежда, волосы, шерсть, клыки, кость, обнажившаяся под сорванной плотью. Один из охотников захрипел и громко булькнул, послышалось тихое горловое рычание, а затем все стихло. На поляне остался растерзанный человек. Зверь исчез. Никто из прочих не успел даже добежать до него.

Гастон подошел к убитому, тронул рукой его щеку, коснулся век.

– Я убью эту гадину, – поклялся он.

След уводил их все глубже в лес. Иногда им казалось, что они слышат негромкий клокочущий смех или различают среди кустов мелькание. Один раз Гастон, поднявшись на обломок скалы, отчетливо увидел, как в густой траве стремительно двигается длинное тело, покрытое бурым мехом, со вздыбленными волосами на спине. Зверь стелился, как ящерица, его морда быстро поворачивалась вправо-влево. Гастон поднял вилы, чтобы метнуть их, но в то же самое мгновение зверь исчез.

Эн Гастон спрыгнул вниз, к своим спутникам, и громко, не стыдясь, разрыдался.

До ночи его видели еще дважды, но всякий раз он успевал скрыться. Ночевали с разведенными по периметру кострами, не отходя от лагеря даже по нужде. Никто не спал. Из-за завесы огня на охотников, не отрываясь, смотрели невидимые глаза. Их взор погас только под утро, и тогда сон внезапно сморил всех девятерых.

Это забытье длилось совсем недолго; при пробуждении не досчитались еще одного – он попросту исчез. Земля вокруг вся была истоптана знакомыми следами.

И снова начался бесконечный день погони. Одар де Батц сказал Гастону Беарнскому:

– Мне теперь кажется, будто я всю мою жизнь гоняюсь за этим зверем.