Эмиль Якоби был всецело поглощен этой историей – не меньше, чем в первый раз, когда слушал ее, поэтому не заметил, что в его квартиру проник некто… пока не стало слишком поздно. Якоби открыл было рот, чтобы позвать на помощь, но мужчина железным захватом заглушил его крик. Профессор заметил, как блеснуло лезвие направленного на него ножа, и почувствовал острую боль у основания горла. Последнее, что он увидел, – это как убийца взял магнитофон, опустил его в карман и направился к выходу.

На западной окраине Вены Габриелю пришлось крепко вцепиться в руль, так как руки у него тряслись. Он не был в этом городе с того вечера, когда взорвалась бомба, – с того вечера, когда были пожар и кровь и была произнесена тысяча лживых слов. Он услышал вой сирены и не был уверен, происходит это в действительности или в воспоминаниях, пока синие огни «скорой помощи» не засверкали в его зеркальце заднего вида. Он съехал на обочину – сердце так и стучало о ребра. Он вспомнил, как ехал в «скорой помощи» с Леей и молился, чтобы она избавилась от боли ожогов, какую бы цену ни пришлось за это заплатить. Он вспомнил, как сидел возле раздробленного тела своего сына, а в это время в соседней комнате начальник австрийской службы безопасности кричал на Ари Шамрона, ругая его за то, что он превратил центр Вены в зону войны.

Габриель вернул машину в поток транспорта. Необходимость вести машину помогла утихомириться его взбунтовавшимся чувствам. Пятью минутами позже он остановился в квартале Стефансдом у магазина сувениров. Анна открыла глаза:

– Куда вы?

– Подождите меня здесь.

Он вошел в магазин и через пару минут вернулся к машине с полиэтиленовым пакетом в руке. Он протянул его Анне. Она вынула оттуда пару больших солнечных очков и бейсбольное кепи со словом «Вена» на тулье.

– А что прикажете мне с этим делать?

– Вы помните, что произошло в Лиссабонском аэропорту в тот вечер, когда вы показали мне место, где находилась отсутствующая коллекция вашего отца?

– Это был долгий вечер, Габриель. Освежите мою память.

– Женщина остановила вас и попросила автограф.

– Это случается постоянно.

– Именно это я и имею в виду. Так что наденьте их.

Она надела солнечные очки и заткнула волосы под кепи. Оглядела себя в зеркальце пудреницы и, повернувшись, посмотрела на него:

– Как я выгляжу?

– Как знаменитость, которая пытается спрятаться с помощью пары больших очков и дурацкой шапки, – устало произнес он. – Но пока сойдет.

Он подъехал к отелю «Кайзерин Элизабет» на Вайбурггассе и зарегистрировался под фамилией Шмидт. Им дали номер с полами медового цвета. Анна упала на кровать, как была – в кепи и очках.

Габриель прошел в ванную и долго рассматривал свое лицо в зеркале. Он поднес правую руку к носу, ощутил запах пороха и огня и увидел лица двух мужчин, которых он убил на вилле Рольфе в Цюрихе. Открыл кран горячей воды, вымыл руки и шею. Внезапно ванная наполнилась призраками – бледными безжизненными мужчинами с пулевыми отверстиями на лице и на груди. Габриель опустил глаза и увидел, что раковина полна крови. Он вытер руки о полотенце, но без толку: на них по-прежнему была кровь. Потом комната завращалась, и он упал на колени перед стульчаком.

* * *

Когда он вернулся в спальню, Анна лежала с закрытыми глазами.

– Вы в порядке? – пробормотала она.

– Я пойду на улицу. А вы никуда не выходите. И не открывайте двери никому, кроме меня.

– Вы ненадолго, верно?

– Не слишком.

– Я буду вас ждать, – сказала она, впадая в сон.

– Как скажете.

И она тут же заснула. Габриель накрыл ее одеялом и вышел.

* * *

Спустившись вниз, в холл, Габриель сказал услужливому портье по-венски, чтобы фрау Шмидт не тревожили. Портье кивнул с таким видом, словно хотел создать впечатление, что готов отдать жизнь, лишь бы никто не помешал отдыху фрау Шмидт. Габриель подтолкнул к портье несколько шиллингов и вышел из отеля.

Он погулял по Штефансплац, проверяя, нет ли за ним «хвоста», запоминая лица. Затем вошел в собор и прошел сквозь скопления туристов к боковому алтарю. Посмотрел на запрестольную икону, изображавшую мученичество святого Штефана. Габриель как раз закончил реставрацию этого полотна в тот вечер, когда взорвали машину Леи. Его работа хорошо сохранилась. Только наклонив голову, чтобы посмотреть на полотно при косо падающем свете, он смог увидеть разницу между нанесенным слоем краски и оригиналом.

Он повернулся и оглядел лица людей, стоявших позади. Он не признал никого. Но нечто другое поразило его. Все они были точно в трансе от красоты запрестольной иконы. По крайней мере хоть что-то хорошее появилось в результате его пребывания в Вене. Он в последний раз взглянул на полотно, затем вышел из собора и направился в Еврейский квартал.

* * *

Варварская мечта Адольфа Гитлера избавить Вену от евреев была в значительной мере осуществлена. До войны тут жило что-то около двухсот тысяч евреев, многие – в муравейнике улиц вокруг Юденплац. Теперь же там осталось всего несколько тысяч, главным образом вновь прибывшие с востока, и старый Еврейский квартал превратился в ряды магазинов, ресторанов и ночных клубов. Среди венцев он был известен как Бермудский треугольник.

Габриель прошел мимо закрытых баров на Штернгассе, затем свернул в извилистый проулок, который привел его к каменной лестнице. Наверху лестницы была тяжелая, утыканная гвоздями дверь. Рядом с дверью – маленькая медная дощечка: «Претензии военного времени и запросы. Только по договоренности». Он нажал на звонок.

– Что вам угодно?

– Я хотел бы увидеть мистера Лавона, пожалуйста.

– Вам назначено?

– Нет.

– Мистер Лавон не принимает без назначения.

– Боюсь, у меня чрезвычайные обстоятельства.

– Могу я узнать ваше имя, пожалуйста?

– Скажите ему, что это Габриель Аллон. Он меня вспомнит.

* * *

Комната, в которую провели Габриеля, была классически венской по своим пропорциям и обстановке: высокий потолок, натертый деревянный пол, блестевший в лучах света, падавшего из высоких окон, книжные полки, провисшие под тяжестью бесчисленных томов и папок. Лавон выглядел тут затерянным. Но сливаться с фоном было особым даром Лавона.

Однако в данный момент он рискованно балансировал наверху библиотечной лесенки, листая содержимое объемистой папки и что-то бормоча про себя. Свет из окон освещал его в зеленоватых тонах, и тут Габриель понял, что стекла здесь пуленепробиваемые. Внезапно Лавон поднял глаза от своих бумаг и слегка наклонил голову, чтобы видеть поверх пары заляпанных очков для чтения с полукруглыми стеклами, которые сидели на кончике его носа. На папку упал пепел с сигареты. Он, казалось, этого не заметил, так как закрыл папку, поставил ее на место и улыбнулся: