…бредут они по бездорожью в Ре Тольдо. Снег сыпется – мелкий, сухой. А впереди – овраг, и через этот овраг не перетащить единственную пушку их небольшого отряда. И тогда капитан Аннери командует, чтобы они, солдаты, ложились на дно оврага, и никто не смеет ослушаться. Кому-то – колесом по голове, и кто-то вскрикивает рядом, а потом – на него давит, давит что-то сверху, и Саадар не может взглянуть в небо, не может поднять голову, потому что его впечатывает в липкую грязь. Мычит, задыхаясь, хватая губами воздух.

– Саадар. Саадар! Очнись!..

Голос выдернул его из черноты сна.

Чьи-то ладони держали его лицо, и Саадар вцепился в них, будто тонул. А потом – открыл глаза.

В темноте – хоть глаз выколи, ничего не разглядеть, но почувствовать – душное, кислое и дымное тепло чужого дома, запах дерева и пыли, душицы и зверобоя, ощутить прикосновения рук.

– Ты кричал во сне и перебудил всех, наверное. – Он услышал ровный голос Тильды. – И отпусти меня.

Саадар только сейчас понял, что слишком сильно сдавил ее запястья, и разжал скрюченные судорогой пальцы.

– Я не хотел… Прости!

Спина затекла от неудобной позы, голова гудела. Он отер со лба испарину. Всего лишь сон. Его не похоронят ни в рудной норе Домара, ни в овраге под телами других солдат, ни под стенами Тар-Эмиса в заваленной трупами траншее. Он жив.

Саадар лежал, опрокинувшись на спину, и все возвращалось к нему – комнатушка под крышей, и тихий, уснувший дом, и шуршание летучих мышей под балками. Жизнь принимала верное течение, возвращаясь в свои берега.

– Что у вас тут стряслось? – Маленький огонек зажегся и приблизился – это поднялась к ним заспанная хозяйка. – Поругались, что ль? Чего кричать?..

– После войны его сны мучают, он там видел всякое… – Тильда обернулась к ней и отвечала спокойно, уверенно. – Вы ж понимаете, почтенная госпожа?

Хозяйка кивнула и больше ничего не спрашивала. Но принесла по просьбе Тильды кружку с водой.

Саадар жадно пил эту студеную колодезную воду, от которой аж зубы сводило – до чего холодна!

Тильда сидела, отвернувшись, глядя в сторону – он чувствовал, хоть и не видел. И как будто слышал, о чем она думает – об этом мерзком городе, и о сыне, возможно – жалеет о том, чего не стало. Как знать. Он-то привык получать от жизни под зад в самый неподходящий момент.

Он смотрел в темноту, а потом задремал. И ему снился ражад и степи – бескрайние, выгоревшие от солнца, снилось, что он, мальчишка, скачет в этой степи на спине огромного рыжего коня без седла, и не может остановить, и не хочет останавливать, потому что впереди – встает за холмами огромное и такое же, как его конь, рыжее солнце.

9

– Недобрая примета – в Долгую ночь в пути оказаться, – строго сказала хозяйка наутро. – Иначе семь лет землю топтать без сна и покоя.

Тильда посмотрела на нее – спокойную и деловитую, в чистом переднике, с закатанными рукавами, открывающими сильные натруженные руки. Произнесла без улыбки, твердо:

– Мы торопимся, почтенная госпожа. А в приметы я не верю.

Хозяйка всплеснула руками, а Саадар тяжело вздохнул, но спорить не стал. Может, считал себя виноватым за те синяки, что оставил на ее руке, так неожиданно и сильно вцепившись в нее, будто тонул. Тильде говорить с ним об этом не хотелось, да и не хотелось говорить вообще.

В последний день года с самого утра зарядил мелкий холодный дождь.

Сырой осенний воздух пробирался под одежду, как бы плотно ни куталась Тильда в плащ и платок, руки мерзли без перчаток. Арон шмыгал носом, и Тильде это нравилось меньше всего. Он почти не болел, но и никогда ему не приходилось так долго находиться в дороге, ночуя где придется и питаясь одной кашей и хлебом.

Сегодня дорога была какой-то особенно утомительной, тяжелой. Несколько раз им попадались повозки, но всем было не по пути. Крестьяне спешили домой, к семьям.

Только к вечеру впереди показались очертания большого дома.

Глядя на поднимающуюся над холмом крышу, Тильда сначала обрадовалась: ей страшно хотелось в тепло, пусть даже в тепло какого-нибудь коровника.

Но чем ближе подходили они к темному дому, тем яснее становилось, что он давно заброшен: ни лая собак, ни переклички голосов. Сарай обвалился, сквозь него рос молодой ясень, пристройки превратились в груду трухлявых досок, поля вокруг – неухоженные, заросшие.

Только дом еще держался – из последних сил.

Ночевать в этом угрюмом месте никому не хотелось, но дождь пошел сильнее, и иного выбора у них не оставалось. Саадар, перекрывая шум воды, закричал:

– До деревни мы уже не дойдем!..

Тильда и сама это знала – они все слишком устали. А идти в полной темноте под гору и под дождем было небезопасно.

– Ничего. Переночуем тут. Лишь бы было немного посуше, чем на улице…

– А если там злые духи? – усмехнулся Саадар.

Многие люди верили в то, что покинутые дома населяют духи умерших.

– Хуже уже не будет!

Они с Саадаром поспешили к дому, прикрываясь его курткой, Арон же водрузил на голову походный котелок и весело понесся вперед по лужам, разбрызгивая во все стороны грязь. Будто не тащился с этим котелком всю дорогу, жалуясь на то, что его несправедливо угнетают!..

Тильда подумала, что вряд ли Саадар хоть раз за последние пару десятков лет встречал Долгую ночь за столом с семьей. От этой ли мысли стало неуютно или от надвигающихся сумерек, но все темное, жуткое, упрятанное вовнутрь, снова всколыхнулось в ней.

Когда они добежали до дома, навстречу им бросилась откуда-то сбоку собака и зашлась в громком, срывающемся лае. Она сбила с ног Арона, и Саадар кинулся отгонять ее, а Тильда краем глаза заметила мелькнувший за окном огонек…

И вдруг огни полились из распахнутой пасти двери во двор, и зазвенели голоса.

Тильда дернулась, порываясь повернуть обратно, но их уже заметили и окликнули.

На пороге стояли мужчины и женщины в разноцветных ярких одеждах. В свете факелов блестели мониста и браслеты, и быстрая незнакомая речь мешалась с шумом дождя.

– Зингаро… – выдохнула Тильда.

Бродяги, перекати-поле, конокрады, воры и шуты – так о них говорили почтенные найрэ, а Сенат строго-настрого запретил зингаро появляться в городах. Только все равно появлялись, не табором, а по двое-трое, и все равно воровали, смущали народ предсказаниями и обещаниями удачи.

– Никак гости к нам. – Вперед выступил высокий широкоплечий мужчина с черной острой бородкой. В носу у него болталась медная серьга. Взгляд мужчины, хмурый, настороженный, так и сверлил Тильду, но губы при этом растянулись в улыбку:

– Откуда будете?

– Из столицы.

– А по манере и говору – с юга как будто. Из Файосса откуда-нибудь.

Догадливый!.. Впрочем, не удивительно – сколько дорог прошли, скольких людей встречали зингаро за свою жизнь?

Но дождь, который уже насквозь промочил одежду, к долгим спорам не располагал.

– Пойдем. Может, успеем еще до деревни дойти. – Тильда обернулась к Саадару.

– А у меня башмак порвался! – вдруг довольно выкрикнул Арон. И пошевелил пальцами, высунувшимися из разошедшегося башмака.

Чернобородый ухмыльнулся:

– Ну что, в Долгую ночь здесь места всем хватит. – Он показал на вход в дом. – Хотите – оставайтесь. Обогреетесь.

Тильда не знала, как вести себя с зингаро – в Даррее их нечасто встретишь, но о жестоких нравах, об их любви к мести, о том, как стоят они за свой клан, говорили много. Перейти дорогу одному из них – навлечь на себя гнев всей семьи. Зингаро не зря славились как люди отчаянные, безбашенные, ловкие на выдумки и ложь, умеющие так завлечь в свои сети, что несчастный даже и не заметил бы обмана.

– Стоит ли? – шепнула Тильда Саадару.

– А откажемся – неуважение выкажем, – здраво рассудил он. – Ты не думай, я с зингаро знаком чутка, ребята они не добрые, но почем зря зла не сделают.

Чернобородый внимательным, вороньим взглядом следил за ними. И вдруг спросил:

– Звать-то вас как?

Вопрос был проявлением если не доверия, то, по крайней мере, уважения.

И все равно Тильда беспокойно поглядывала на сына, которому, казалось, все нипочем.

В большой общей комнате горел очаг. Откуда-то сверху свисали многочисленные яркие тряпки, пахло землей и сырой одеждой, сушащейся у огня. Зингаро оказалось немного – человек двадцать.

Люди встречали их не то чтобы неприветливо… Настороженно. С подозрением косились на них женщины, поднимая прозрачно-голубые, карие, серые глаза из-под ярких платков, детишки сбились в кучу и стояли не шевелясь. Тильда увидела, что Арон сжал кулаки, готовый драться с мальчишками.

Что же, чужакам нигде не рады.

– Али не умеем мы гостеприимство показывать? – весело крикнул чернобородый, оглядывая своих людей. – Сегодня ночь такая – все друг друга любить должны. Али не братья мы, не сестры?..

Зингаро засмеялись, переглядываясь. Но смех этот был вовсе не оскорбительным – веселым и легким, он разбивал черную тревогу.

И Тильда сама не поняла, как в ее руках оказался венок из маргариток, а на запястье – браслет из душистых трав.

– На удачу, – шепнула ей девушка, отдавшая венок.

В прошлую Долгую ночь Тильда украсила сад гирляндами из цветов, развесила на деревьях фонарики из желтой и красной бумаги, которые сделала сама. Погода была хорошая, и они с Ароном и мастером Тиамом Онхалом ужинали в саду. Она надела лучшее платье, накинула расшитую шаль, какую носят найрэ, и всю ночь рассказывала истории