— Иду, — ответил я вслух. — Нет-нет, Бобик, ты спи! Я ненадолго.

Он посмотрел на меня мутным взором и снова опустил голову на пол. Я ухватил меч и выскочил за призраком, что медленно продавился сквозь стену рядом с дверью.

В коридоре тихо и пусто, свечи горят так же, как и днем, но теперь я по каким-то признакам, которые и сам не могу назвать, улавливаю, что наступила полночь, все монахи спят после трудов праведных и борются с плотскими соблазнами, ибо Санегерийя посещает и монахов, особенно тех, кто помоложе и хорошо покушал на ночь мясных блюд со специями.

Призрак уплывает быстро, гораздо быстрее, чем в прошлый раз, но сейчас вроде бы управляет своим движением лучше, по коридору пронесся, не касаясь стен, умело повернул в зале, дальше лестница вниз, я побежал за ним следом, прыгая через две ступеньки и рискуя на каждом шаге поскользнуться, камень под ногами заметно истерт…

Еще поворот, и тут призрака вдруг потянуло в стену. Я видел, как он напрягся, пытается удержаться, но та сила мощнее, он обратил ко мне искаженное усилиями лицо, одной рукой пытается ухватиться за камень… или не за камень, а другой начал суетливо рисовать что-то в воздухе.

— Что? — спросил я. — Заклятие?

Его лицо выразило протест, он все еще продолжал нечто чертить, когда его утащило в стену полностью.

Я потащился обратно медленно, снова облом, но память сохранила эти жесты, и если бы за ними оставался светящийся след, это складывалось бы в некие символы… нет, даже буквы…

— Терц, — сказал я вслух. — Терц… Интересно…

Бобик снова чуть приподнял голову, когда я ввалился в келью, и продолжал дрыхнуть в полном осознании, что все в порядке, могучий вожак здесь, и если вдруг что-то нападет внезапно, я и сам отобьюсь, и его спасу…

Утром проснулся, чувствуя с досадой, что новые идеи насчет Целлестрина все еще не посетили мою светлую голову, потому я, больше для того, чтобы не слоняться без дела, еще полдня переписывал всех, кто работал в очерченных мною кружках. Тоже вроде бы безрезультатно, хотя начал ощущать, как в порядке имен начинает проступать некая закономерность…

Чтобы не оставаться в стороне от монастырской жизни, посетил даже общую молитву, к великому удовлетворению старших священников, ревниво наблюдающих мое отстаивание прав паладина на свободное посещение тех мероприятий, которые считаю нужным.

Когда все расходились, я с подчеркнутым смирением, им всем так это нравится, приблизился к приору.

— Отец Кроссбрин, да благословен ваш день и это утро…

Он ответил настороженно:

— Спасибо, брат паладин. Что-то случилось?

— Ничего особенного, — заверил я, — просто приятно потереться возле умнейшего человека и наделенного такими широкими, даже широчайшими полномочиями.

— Брат паладин? — спросил он уже с подозрительностью в голосе. — Что все-таки случилось?

Я посмотрел по сторонам, мы уже одни, все разошлись по делам, спросил тихохонько:

— Кстати, святой отец, а кто такой Терц?

Он застыл, лицо стало каменным не только в силу неподвижности, но и заметно посерело.

Я ждал, он наконец повернулся ко мне всем телом, как вырубленная из гранита статуя. Тяжелые веки поднялись, вперив ощутимо острый взгляд, полный подозрения.

— Кто вы, брат паладин?

— Паладин, — ответил я. — А кроме того, принц, грандпринц, маркграф, герцог, барон… и еще много всяких титулов, но мне кажется, вас не это интересует?

— Да, — отрезал он. — Не это. Откуда вы можете знать о Терце?

— Да вот узнал, — ответил я невинно. — А что, это тайна?

— О Терце знают всего пятеро, — сказал он жестко. — И никто не проговорился бы, об этом остальным станет известно сразу. Потому повторяю вопрос: откуда вы узнали о Терце?

— Все еще подозреваете, что я визитатор?

Он сказал зло:

— Никакой визитатор не узнает о Терце! Это тайна нашего Храма.

— Отец Кроссбрин, — ответил я мирно, — если вы не намерены сотрудничать в интересах следствия, мне придется обратиться к другим, а вас оставить под подозрением. О подписке о невыезде пока промолчим… Говорите, знают еще четверо? Полагаю, в их число входит также и аббат…

Он сказал резко:

— У аббата много своих дел, к тому же он стар, нужно уважать возраст!

— Уважаю, — ответил я. — Но, отец Кроссбрин, мы хоть и в Храме, но Храм в реальном мире. Если вы не ответите, мне просто придется расспрашивать других.

Он сцепил челюсти и некоторое время рассматривал меня с той злостью, что позволяет чародеям испепелять противника на месте. Я смотрел на него ангельски спокойно, мяч на его стороне поля, к тому же в сетке ворот.

— Я задал вопрос не случайно, — ответил он. — Если вы узнали о Терце, это значит, что-то случилось. Кто проговорился? Почему?

Я ответил с одобрением:

— Вы крепкий орешек, отец Кроссбрин. Никогда не сдаетесь, верно?..

— Вы не ответили, — произнес он сухо.

— Он сам мне сказал, — ответил я.

— Сказал?

Я широко улыбнулся.

— Все замечаете, да?.. Не сказал, а сообщил.

— Как?

— Да просто написал имя в воздухе, — ответил я. — Достаточно было проследить за его пальцем, даже рукой.

— Как он выглядит? — потребовал он резко.

— Высокий, — ответил я. — Худой. Плечи очень узкие, сутулится, даже горбится… Тонзуру не рассмотрел, то ли ее нет, то ли волосы отросли. У призраков могут расти? Ногти вроде бы растут… Правда, у мертвецов.

Он тяжело вздохнул, плечи и грудь опустились. Лицо потеряло жесткость, а в глазах впервые увидел растерянность.

— Да, — проговорил он упавшим голосом, — описание… подходит. И почему он… вдруг?

— Вы сами ответили, отец Кроссбрин, — сказал я неприятным голосом. — Что-то случилось неладное. Или вот-вот случится.

— Но почему… вам? Постороннему?

Я ответил тем же тоном:

— Думаю, догадываетесь тоже.

Он тяжело вздохнул, было видно, как торопливо собирает достоинство, величавость, прилаживает на лицо невозмутимую надменность, а взор делает орлиным, наконец сообщил мне обычным холодным голосом:

— Я переговорю с братьями. Всего доброго, брат паладин. Да, кстати…

Я спросил хмуро:

— Ну?

— Брат паладин, — спросил он, — вы кому-нибудь уже говорили об этом… призраке?

— Пока нет.

— И не говорите, — распорядился он величаво. — До выяснения.

— Какого выяснения? — поинтересовался я.