Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее лицо плыло перед глазами, искрилось улыбкой и казалось, что нет преград для счастья. «Лапушка… Лампушка», — блаженно повторял засыпая. И даже скребущаяся в двери «кошка» не возбуждала чувств. На его дверях металлическая щеколда — не прорвешься!
Иногда судьба преподносит сюрпризы, которых и не чаял. Да еще какие! Пробираясь темным коридором до кухни, как всегда на ощупь, Санек поймал золотую рыбку!
Неожиданное столкновение с фигурой спешившей навстречу. Вскрик! И вот она у него в объятьях! Хотелось продлить наслаждение, вдыхать и вдыхать дурманящий запах… Вот только Луша с керосиновой лампой подоспела некстати. Испуганное личико и оправдание: «Там не заперто…»
— Ну, раз не заперто, прошу ко мне, племяшка… поводырем буду, а то еще двери перепутаешь, — пробурчала с укором, сунув лампу под нос растерявшемуся соседу.
Вернувшись к себе, Саня лихорадочно перебрал причины — с чем практически ночью можно сунуться к Луше, вернее увидит еще раз его ангела. И нашел! Схватил исподние штаны, которые всего-то раз надел, а поняв что ходить в двух портках по тридцатиградусной жаре безумие и забросил. Такой железобетонный предлог давал шанс. Нет! Он его не упустит.
— Ты мне обещала нашить… вот принес… — Он протянул подштанники бабе, не сводя глаз с Лампушки.
— Нашел время, — упрекнула Луша, но от штанов не отказалась, приняла и спрятала в сундук.
— Да вы присаживайтесь, Алекс, — неожиданно пригласила она парня к столу. — Подай еще чашку. Пусть товарищ с нами попьет.
— Товарищ, хм… — Давно он тебе товарищем стал? — Неприветливость Луши к гостю выглядела странно только для самого гостя. Любая женщина сразу бы поняла причина ее раздражения — ревность.
Против нового имени Саня не возражал, даже как-то приосанился. Алекс звучало солидно и как ему казалось, давало шанс на взаимность. Он уселся на табурет рядом с ангелом и тут заметил на столе листок, исписанный большими корявыми буквами. Девушка перехватила его взгляд.
— Луша, ты не против, если я при госте прочту?
— Читай. Секретов нету.
Письмо скупое и короткое, больше походило на записку, но исполненное гулливерскими буквами занимало весь листок. Послание для неграмотной Луши от деревенской родни успокоило — ребята присмотрены, накормлены и слава Богу. Бездетная сестра любила и баловала племянников. Хоть жили они с мужем зажиточно и душа в душу, а своих не нарожали, потому были рады малым кровинушкам.
— Еще побудут пусть, им там раздолье, — распорядилась, засовывая бумажку в сундук, где хранила все самое ценное и уселась на стул между гостями.
— Ты бы, Луша, пошла учиться. Пока ребят нет. Двадцатый век, а ты крестом расписываешься. Дикость какая. Даже письма прочесть не можешь. В родной деревне грамоте обучены, а ты все же в столице проживаешь!
— А мне ни к чему ваша грамота. Вона если надо тебя позову… — она развернулась к Сане, — … или тебя. Почиташь мне на ночь сказки… — баба зло хохотнула, хлопнув парня по ляжке.
— Ну, мне пора… — Девушка поднялась, наскоро чмокнула тетку в щеку. По всему было видно, что такой разговор ей неприятен. Янтарные глаза потемнели. Напрасно Саня искал ее взгляда. Сконфуженная, она торопливо вышла из комнаты, на ходу бросив: «Прощайте, Алекс!»
Вот только он не собрался отпускать мечту. Ринулся вслед с такой прытью, что сшиб табуретку. «Я провожу, поздно…» — вроде оправдываясь перед хозяйкой, промычал и кинулся догонять. «Смотри лоб не расшиби! Провожака…»
Баба тяжело поднялась, встала перед иконой. Молилась долго и жарко. Губы болезненно кривились. Она падала на колени и билась лбом о деревянный пол с глухим звуком благовеста: «бум…бум…бум…»
Их встретила темная улица. Какое-то время шли молча. О чем говорили с девушками, тем более сто лет назад, еще хлеще с революционерками Саня не представлял. Опыта по этой части у него и в двадцать первом веке маловато было. Ну, поржать, поприкалываться, в макжрак зарулить… Такие варианты, похоже, здесь не прокатят. Вроде почувствовав неловкость от затянувшейся паузы барышня сама пришла ему на помощь:
— Вы, Алекс, давно в столице?
— Уже с год. Бабка как померла в деревне, так я сюда… на заработки, значит…
— Я поняла, что вы грамоте обучены?
Саня кивнул, мол грамоте обучен — слава ЕГЭ! И даже загордился. На фоне местной голытьбы, слогов не складывающей, он воистину грамотей. Евлампия посмотрела на него одобрительно и мягко добавила:
— Товарищи зовут меня Ева.
— Еее-в-ааа, — протянул будто пробуя имя на вкус. Ледяное, холодное… Товарищ Ева. Прежнее было уютным: «Лампушка, лапушка…»
— Вы давно с нами? — бросила коротко и серьезно. А ему хотелось обнять ее и целовать без устали руки, лицо, шею…
— Ну, да… — только и смог выдавить, постукивая от возбуждения зубами.
Мимо проехал экипаж. Скрип рессор, цокот копыт и снова тишина… непривычная, тревожная. И тут в глубине двора истошно закричала женщина. Санек постоял секунду и, схватив спутницу за руку, прижал к себе: «Стойте тут, Ева. Я сейчас…»
С чего вдруг бросив одну посреди темной улицы, он поспешил на помощь другой, герой объяснить не мог. Какой-то глубинный мужской рефлекс защитника вдруг проснулся в его сердце. Жаль на этот раз спасать было некого. Привалившись спиной к поленнице и раскинув босые ноги, пьяный в дрова мужик, что-то бурчал в растрепанную бороду, свесив на грудь разбитую в кровь башку. Перепуганная жена причитала в сторонке.
— Не подходи к нему, зашибет! — захлебываясь взревела баба.
Мужик встрепенулся и схватил полено.
Желания лечь рядом с пробитой головой не входило в планы «спасителя». Приносить себя в жертву ради местных алкашей — уж нет! — хоть они и народ, и все поголовно личности. Но что бы ни говорил Ефимыч, скотов среди личностей предостаточно.
Он вернулся на место, где оставил барышню, но той и след простыл. Саня беспокойно вертелся, оглядывая темные притихшие коробки домов, высматривал в сумерках фигурку Евы. Наконец заметил далеко впереди похожий силуэт. Только рядом с женским поспешал мужской прямой и высокий. Еще мгновенье и оба скрылись в подворотне, казавшейся в густых сумерках зловеще распахнутой пастью чудовища.
Догнать и выяснить кто посмел увести его
