Ковалев надел на свой длинный нос очки.

— Это партийное бюро не больше как ширма, за которой прячутся белогвардейцы, истинные организаторы мятежа, — сказал он, прочитав воззвание. — А воззвание — их козырный туз. Оно дает им возможность трубить на всех кораблях, что «настоящие коммунисты» идут вместе с ними.

Долгое время обсуждали создавшееся в городе грозное положение. На «Петропавловск» возвращаться было нельзя, там трюмы превратили в тюрьму, в них уже сидят сто пятьдесят коммунистов. Им грозит расстрел. Нужно искать новое пристанище на ночь. Пока обсуждали эти вопросы, хозяйка, по обычаю, ставила самовар. В комнате приятно запахло древесным углем. Бог знает, откуда она взяла этот уголь! Вскоре пузатый самовар замурлыкал ласковым котенком, и на душах у людей стало теплей и спокойней.

Но отдохнуть не пришлось.

В окно ударил снежок, будто птица с разлета ткнулась в стекло — условный сигнал об опасности, поданный часовым на улице.

Хозяйка проворно прикрутила в лампе зачадивший фитиль.

Зашумели отодвигаемые стулья, коммунисты, поглядывая друг на друга, прислушались: донесся свист ветра в проводах, обрывки разговора на улице, — видимо, часовой с кем-то заспорил. На парадном раздался пронзительный звонок.

— Сюда, идите сюда! — Хозяйка открыла дверь в спальню, которую, видимо, давно не проветривали. Здесь было темно, пахло сладковатыми духами и застарелым табачным дымом. Кто-то чиркнул спичкой, осветившей ковры, занавеси, бархатные подушки — от них было душно в комнате.

— Оружие есть у всех? — шепотом спросил Ковалев.

— Есть оружие, — ответил Самохин, ощупывая в кармане семизарядный наган-самовзвод.

— В случае крайней необходимости будем сопротивляться, — сказал Ковалев.

Голос хозяйки спросил:

— Открывать дверь?

— Открывай! Все равно взломают.

Хозяйка долго возилась с замком; наконец в комнату, стуча сапогами, ввалились три матроса; потянуло запахом винного перегара.

— С обыском к вам, — объявил Илья Федорец, выворачивая в лампе фитиль. Комната озарилась светом. Илья оглядел убранство квартиры и остановил взгляд на висевшем на стене портрете мужа хозяйки. Это был портрет морского офицера, снятого в парадной форме, с погонами и Георгиевским крестом в петлице. — Стало быть, офицерская покрытка, так надо понимать вас, госпожа мамзели?..

— Ордер… ордер на обыск предъявите, — задыхаясь от возмущения, потребовала хозяйка.

— Ордера нынче не в моде. Ты лучше вот что скажи: Ковалев давно у тебя был? — спросил Федорец, с грохотом ставя в угол винтовку.

— Я здесь, — ответил Ковалев из темноты спальни и вышел на свет. — Зачем это я вам понадобился? Что надо?

Матросы от неожиданности растерялись.

— Приказано тебя задержать, — отчеканил Федорец и потянулся к винтовке, но Ковалев опередил его, взял нахолодавшую винтовку в свои руки.

— Задерживать меня не за что, я не бандит и не изменник делу революции. А вот вам, братки, тюрьмы не миновать. Как только в Кронштадте восстановится советская власть, законопатят вас каждого лет на восемь. Это уж мне поверьте, как бывшему председателю ревтрибунала. Я назубок знаю законы советской власти.

— Ну это ты брось, морали нам читать, мы твоих моралей на митинге наслухались. Одевайся и пошли с нами без разговоров, — юношеским тенорком потребовал молодой матрос с перламутровыми пуговицами на широченном клеше. — Мы еще не позабыли твои трибунальские художества. Ответишь сразу за все. Умел нашего брата к стенке прислонять, умей и сам становиться.

— Что за шум, а драки нет? — Из спальни вышел Самохин с наганом в руке. Все услышали, как угрожающе щелкнул взводимый курок.

За Самохиным показались остальные коммунисты. Ковалев сказал, повышая голос:

— По всему видно — нас больше. Перво-наперво придется разоружить вас, ребята. Потому вижу: ни с женщинами, ни с винтовками вы не научены благородному обхождению, как бы не натворили глупостей… Клади в угол оружие! — Выхватив из кармана Федорца гранату, Ковалев одним движением пальцев вывинтил взрыватель, положил гранату рядом с сахарницей. — Клади, клади, все выкладывай, и патроны тоже!

Матросы нехотя, но послушно начали выворачивать карманы, засоренные хлебными крошками и махрой.

— Что же, так и будете ходить в предателях революции? — цепким взглядом окидывая своих пленников, спросил Ковалев, когда непрошеные гости были разоружены. — А вот поэт Василий Князев пишет в газетах, что красный матрос — гордость коммуны. Какая же вы гордость? Мразь одна. Смотреть на вас тошно.

— Мы что, мы народ подневольный: что начальство прикажет, то мы и сполняем, — за всех ответил Илья Федорец, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.

— Отец-то твой зачем в крепость пожаловал? — привычным тоном следователя спросил Ковалев.

— В гости ко мне. Гостинца привез… вот, на радостях, приложились к чарке.

— В гости, гостинцы… А какого черта народ мутит? Что он у тебя, кулак?

— Никак нет, средней руки хозяин.

— А ты, насколько я помню, вроде бы махновец.

— Был грех. Но я за то уже держал ответ в Особом отделе и в Чеке, перед всеми отчитался по первое число. Вы самолично меня допрашивали. Сами амнистировали, а теперь глаза колете.

Где-то невдалеке прогремел выстрел, напомнил о том, что надо немедленно действовать, найти какой-то выход из положения. Каждую минуту мог ввалиться сюда новый отряд мятежников.

— Что же мне с вами делать? — нерешительно сказал Ковалев.

— Воля ваша. — Илья чутьем знал, что убивать их не станут.

— Ну вот какая будет моя воля: убирайтесь отсюда вон, руки о вас марать неохота. Придет время, отрезвитесь. Ну, чего стоите? Шагом марш!

Когда матросы, подталкивая друг друга, удалились, Ковалев скомандовал:

— Давайте расходитесь, здесь оставаться нельзя. Но и в подполье бить баклуши мы не будем.

Он подошел к хозяйке и сказал тоном, не допускающим возражений:

— Вы тоже пойдете с нами. Здесь вам оставаться нельзя.

— Куда я пойду? — Страдальчески сжав губы, хозяйка подняла на него глаза. — Здесь мой дом, дорогие для меня вещи…

— Жизнь дороже ваших вещей, собирайтесь. Вас обязательно убьют, если останетесь.

Хозяйка медленно подошла к зеркалу в овальной раме и распустила темные волосы, потоком хлынувшие ей на спину; не спеша собрала их в узел и закрепила шпильками. Потом все так же неторопливо сняла со стены портрет мужа и, вынув его из рамы, бережно свернула в трубку, сунула его в меховую муфту. Хозяйка была одною из тех безвестных славных женщин, которые скромно, по бесстрашно, по зову сердца служили революции.

XIX

Морозным утром, за четверть часа до открытия X съезда Российской Коммунистической партии Александр Иванович Иванов и его старый товарищ по революционной работе Арон Лифшиц неожиданно встретились в потопленном Георгиевском зале Кремлевского дворца. Они давно не встречались и теперь обнялись, как родные братья.

Механик Иванов — ныне слушатель Свердловского коммунистического университета — был делегирован на