Он провел рукой в перчатке по искореженному капоту, по разбитому ветровому стеклу, по крыше. Его пальцы скользнули вниз к знакомой вмятине. Он ее узнал бы с закрытыми глазами. Он себе представил окровавленную голову Мисти после столкновения. Как она перелетает через капот и, задев крышу, падает на совершенно пустое загородное шоссе. Просто мешок костей и мышц — в момент контакта с асфальтовым покрытием. Уже труп, со сломанной шеей.

Немецкая овчарка на цепи громко залаяла, стоило Кэффри направиться к офисному зданию. У входа стояли три полноприводных автомобиля с надписью «Энди: асфальт и приборные доски» на боку. До боли знакомые маленькие хитрости. Но коп не должен даже мысленно произносить слово цыганить. На полицейском сленге — «обходить закон». В моду вошел термин вэб. Скажи при нем вэб, и ему в голову не придет, что ты назвал его ворюгой энд бродягой. Вэб, владелец мастерской по утилизации машин, — стереотип, еще не освоенный карикатуристами. Ожиревший детина в замасленном комбинезоне, с цыганской серьгой в ухе. Он сидел за столом, грея ноги возле калорифера, и делал грошовые ставки на своем грязном, в жирных пятнах компе. Поймав боковым зрением клиента, мужчина погасил экран и развернулся к гостю на своем крутящемся стуле.

— Что я могу сделать для вас, приятель?

— Спускной шлюз. «Форд-фокус». Серебристого цвета.

Мужчина рывком поднялся со стула и встал, руки по швам, обводя взглядом бесконечные ряды запчастей, выложенных на широченных железных полках.

— Есть вон там парочка. Отдам любой за сотню.

— Лучше из машины во дворе.

Владелец повернулся к нему лицом.

— Машины во дворе?

— Совершенно верно.

— Но они уже пошли на утилизацию.

— Не важно. Я хочу оттуда.

Вэб нахмурился.

— Вы здесь бывали? Мы знакомы?

— Пойдемте. — Кэффри придержал для него дверь. — Я вам покажу.

Мужчина недовольно вышел из-за стола, натянул на себя замызганный свитер и последовал за ним во двор. Они остановились перед серебристым «форд-фокусом», изо рта у них валили белые клубы пара.

— Почему этот? У меня их там больше дюжины. На «форд» самый большой спрос. Тачка с клитором.

— Что?

— Тачка с клитором. У каждой писюльки дома «форд». У меня их как говна, сами из жопы выскакивают. Клиторы из жопы, ха. Я биоуникум. — Он захохотал, брызжа слюной. Кэффри его не поддержал, и смех оборвался. — Но вам не нужны которые под рукой, вам подавай этот. Спецтовар по спеццене. Те, что внутри, только снять с полки. А этот мои ребята должны еще выковырять газовым резаком.

— Им так и так это делать. Рано или поздно.

— Сто тридцать или гуд бай.

Кэффри кинул взгляд на вмятину на крыше. Может, сказать Фли, чтобы она остерегалась Проди? Но как это сделать — вот вопрос.

— Сто баксов за спускной шлюз, — отрезал Кэффри. — А когда его вынут — машину под пресс.

— Она еще не готова к утилизации.

— Готова. Там уже ничего не останется. Коробки передач нет, передней правой фары нет, сидений, руля, даже отделочных деталей нет. Вытащите спускной шлюз, и хоть завтра под пресс.

— Ремни безопасности.

— Тоже мне товар. Кому они нужны? Снимите их в счет той же сотни. Ну что, по рукам?

Вэб посмотрел на него с хитроватым прищуром.

— Я знаю, как ваш брат окрестил меня за глаза. Вэб. Ворюга энд бродяга. Как бы не так. Пусть бродяга, но не вор и уж точно не тупой. В нашем деле, если кто-то просит отправить тачку под пресс, для меня это звоночек.

— В нашем деле, если кто-то утилизирует машину и выкладывает запчасти, не получив на них предварительного заказа, вот это для меня звоночек. Зачем этот аккуратно выложенный товар? Зачем вырезать запчасти, не зная, кому они понадобятся? И где на них заводские номера? Я знаю про ваши ночные художества. Как вы утилизируете машины так, чтобы не осталось никаких номеров.

— Кто вы такой, мать вашу? Вы здесь бывали, что ли?

— Машину под пресс, о’кей?

Мужчина открыл было рот и тут же закрыл. Покачал головой.

— Господи Иисусе, — пробормотал он. — Куда мир катится?

34

Дом являл собой ничем не примечательную маленькую коробку в неопрятном, ветром продуваемом поместье. Долгие годы в нем жил местный полисмен, но с тех пор как силы правопорядка посчитали, что надобность в нем отпала, в заглохшем саду появилась уже сильно пострадавшая от непогоды дощечка ПРОДАЕТСЯ. Сегодня, чуть не впервые за долгое время, в доме горел свет и работало отопление — батареи наверху и газовый камин в гостиной на первом этаже. Джэнис согрела чайник и сделала для всех чай. Эмили, которая всю дорогу сюда проплакала, получила в награду горячий шоколад и желе, что ее приободрило. Сейчас она смотрела в гостиной детский телеканал, сидя на полу и подхихикивая овечке Шону[14]. Джэнис и бабушка наблюдали за ней из дверного проема.

— Все будет хорошо, — сказала бабушка. — Пропустит пару дней в подготовительной школе, ничего страшного. В ее возрасте я тоже иногда оставляла тебя дома, когда ты жаловалась на усталость или капризничала. Ей всего четыре годика.

Коротко, по-мальчишески стриженная, загорелая, в шотландском свитере с открытой шеей, она была по-прежнему хороша собой, невзирая на седину. Васильковые глаза. Мягкая кожа, всегда пахнущая туалетным мылом «Camay».

— Мама, ты помнишь дом на Рассел-роуд? — спросила Джэнис.

Ее мать вскинула одну бровь. Вопрос ее позабавил.

— Кажется, память мне еще не изменила. Мы прожили в нем десять лет.

— Птиц помнишь?

— Птиц?

— Ты постоянно твердила мне, чтобы я не оставляла в своей комнате окно открытым. Я, конечно, пропускала это мимо ушей. Пускала из окна бумажные самолетики.

— Это был не последний раз, когда ты меня ослушалась.

— Короче, мы уехали в лагерь, в Уэльсе, на выходные. Там еще была бухточка под обрывом. Я тогда траванулась фруктовыми леденцами. А когда мы вернулись, в моей комнате была эта птица. Наверно, влетела в окно до того, как мы его закрыли, и оказалась в клетке.

— Да, помню что-то такое.

— Она была еще жива, а за окном остались ее детки.

— Ах, ну как же. — Ее мать, в невольном испуге, но при этом довольная, что вспомнила давний эпизод, прикрыла рот ладонью. — Да. Конечно, помню. Бедные птенцы. Бедная мамаша. Она сидела на подоконнике и не сводила с них глаз.

Джэнис издала грустный смешок. При одном воспоминании у нее навернулись слезы. В тот день она хоронила одного птенца за другим под белой галькой, окаймлявшей клумбу, и плакала от сознания своей вины. Но лишь много лет спустя, когда у нее появился собственный ребенок, к ней пришло осознание того, что главные страдания выпали на долю птицы-матери, на чьих глазах умирали ее птенцы. И она ничем не могла им помочь.