– А я, вот, прямо отсюда пойду к деду Лещенко и вы, пни, увидите, кто из нас окажется прав!

И она ушла, такая же гордая и независимая, как всегда, даже не посмотрев на виновника своего исключения.

И, как вы думаете, куда она пошла?

К Лещенко!

Так, как и сказала!

Пришла к старику и потребовала:

– Ну, Тихон Петрович, теперь мне деваться некуда и вам никуда от меня не деться, меня только что исключили из комсомола, и теперь, хотите или не хотите, но вы должны каким хотите способом приворожить ко мне Васю Чобу.

Старик похмыкал-похмыкал, сорвал у себя в палисаднике цветочек мальвы, растер его между пальцами и задумчиво сказал:

– Ну-к, что ж, приноси венчальное колечко, обженю я тебя с Васькой только помни, чёрт любит золото, чтоб золотое было, – сегодня у нас что? – понедельник? – придёшь вечером в четверг, пойдём с тобой ночью в поле на перекрёсток, – не испугаешься? – вызову я тебе Вельзевула, сумеешь ему угодить, проси у него тогда чего хочешь…

Он уставился своими выцветшими голубоватыми глазами прямо в ясные глубокие глаза Маруси. Они пристально посмотрели друг на друга и каждый из них подумал, что он видит своего собеседника насквозь.

«Тайны чёрной магии»

Если до этого всё двигалось чрезвычайно медленно, то после исключения Маруси из комсомола события начали развиваться с исключительной быстротой.

В среду, накануне того дня, когда Лещенко назначил ворожбу, Маруся на автобусе, курсировавшем через станицу, поехала в город.

Перед отъездом она полезла в сундук достала припрятанные там, лежавшие на самом дне сундука пятьсот Деньги эти отложила для неё мать, они лежали в сундуке ещё с зимы, с того дня, когда мать продала на рынке кабана.

– Тебе, доченька, на платье, – сказала мать. – Если только получишь похвальную грамоту.

Маруся перешла в десятый класс с похвальной грамотой, и деньги теперь принадлежали ей, но с покупкой платья она не торопилась, – в первые дни после экзаменов она ничего не собралась купить, потом начался комсомольский поход против сорняков, а потом нагрянула эта злосчастная любовь к Чобе и девка совсем сбилась с панталыку.

Поэтому, когда Маруся объявила матери, что едет в город, а затем полезла в сундук, та даже обрадовалась, что у дочки снова появились какие-то сторонние интересы, и она отвлечётся от своих переживаний.

– Поезжай, поезжай, дочка, – сказала Марусе мать. – Не жалей денег, купи платье покрасивее, чтоб всех девок зависть проняла, на твоём Ваське свет клином не сошёлся, приглянется и тебе кто-нибудь другой.

Но в город Маруся поехала не за платьем.

Она разыскала магазин Ювелирторга и попросила подобрать обручальное кольцо.

– Выходите замуж? – любезно спросила продавщица. – Полагается два покупать, жених-то ваш где?

– Нет, не выхожу, – серьёзно ответила Маруся. – Это мне для дьявола, взятку дьяволу надо дать.

– Как? Как вы сказали? Для дьявола? – опешила было продавщица, но потом что-то сообразила и вежливо рассмеялась. – Вы, я вижу, шутите! Но многие покупают обручальные кольца и без замужества, просто так, для солидности.

Маруся купила кольцо, сходила в кино, съела две порции мороженого и уехала обратно в станицу.

– А где же платье? – спросила мать.

– Не купила, – сказала Маруся.

– А деньги? – спросила мать.

– Истратила, – сказала Маруся.

– На что? – спросила мать.

– Нужно было, – сказала Маруся.

– Да ты, девка, что – белены объелась? – спросила мать. – Что-то ты у меня мудришь…

Но если Маруся не хотела разговаривать, от неё нельзя было вытянуть ни слова, – она повернулась и молча ушла из хаты, – вот, какие пошли теперь дети! Мать, конечно, рассердилась, схватила в руки чапельник, – так бы она и ударила им Марусю, да прошли уже те времена, когда били девок чапельниками, – сунула его зачем-то в печь, опрокинула нечаянно макитру с ряженкой, рассердилась ещё больше и, попадись ей сейчас на глаза этот проклятый Васька, уж его-то она не постеснялась бы, – огрела чапельником по голове!

В тот же день Тарановский оказал Пронину об исключении Маруси Коваленко из комсомола.

Он пришёл к Пронину по многим делам, но, между прочим, рассказал и о Марусе.

– Помните, Иван Николаевич, мы были с вами в школе? – спросил Тарановский. – Помните – там девчурка была, Коваленко, такая беленькая?

– Ну, помню, – сказал Пронин. – А что?

– Так вот хочу с вами посоветоваться, – сказал Тарановский. – Что-то надо делать, развелось у нас всяких знахарей и гадалок чёрт-те знает сколько, заполонили всё, вроде амброзии, гадалкам отбою нет от девчат, кому развлечение, а кто и верит.

– Ну, а Коваленко тут при чём? – прервал его Пронин. – У меня от неё очень хорошее впечатление осталось.

– Вот в том-то и дело, что при чём, – объяснил Тарановский. – Позавчера её из комсомола исключили. Влюбилась и от знахарей не выходит. Гадает, ворожит, и, главное, какой пример подает беспартийным.

– Ну, а Коваленко-то, Коваленко здесь при чём? – рассердился Пронин. – Вас самих из комсомола исключать надо, а не Коваленко. Вот вам наглядное свидетельство, чего стоит вся пропаганда. Если вы таких комсомолок сохранить не умеете, то грош цена всей вашей агитации. Где лекции, где беседы, где книжки? Ни в парке вас, ни в бригадах не видно! Заседаете у себя в кабинетах, а девчата у гадалок сидят!

– Иван Николаевич! – взмолился Тарановский. – Общество по распространению знаний ничего не делает, районная библиотека…

– Что, Иван Николаевич? – продолжал Пронин. – Иван Николаевич виноват не меньше вашего! Атеистической пропагандой не занимаемся, лекций читаем мало, молодежь предоставлена сама себе…

Короче говоря, Пронин произнёс целую обвинительную речь, направленную и против райкома партии, и против райкома комсомола, и против общества по распространению знаний…

Но по своему горькому опыту Тарановский знал, что если Пронин и обрушивает на себя огонь самокритики, это не спасает других: Пронин Прониным, но, прежде всего, получилось так, что, прежде всего, виноват райком комсомола и Тарановскому приходилось основательно подумать, что сделать для того, чтобы в самое ближайшее время снизить доходы местных знахарей.

Иван Николаевич развернул перед Тарановским такой план культурно-просветительной работы, что Тарановскому осталось только засучить рукава.

Но разговор их, в общем, свёлся только к обсуждению пропагандистских мероприятий, которые должен был осуществить райком комсомола, что касается непосредственно Маруси Коваленко, Иван Николаевич, вопреки своему обыкновению, пропустил рассказ о ней как-то мимо ушей и с каким-то странным безразличием отнесся к её дальнейшей судьбе.

И в этот же самый день Евдокимов через прокуратуру отправил повестку, в которой гражданин Т. П. Лещенко вызывался на следующий день к одиннадцати часам для допроса.

– Всё-таки вы слишком снисходительно относитесь к знахарям и гадалкам, – сказал Евдокимов Оплачко, показывая повестку, отправляемую им Лещенко с участковым надзирателем Сорокиным. – Этого старика надо несколько приструнить.

– Мало ли их у нас, – беспечно отозвался Оплачко. – Мы уже с Матвеевым советовались: не знаем даже по какой статье их привлекать. За мошенничество? Попробуйте, обратитесь к ним. Они сами будут вас убеждать, что никакой нечистой силы не существует, клиенты