всех своих заслугах, у него нет никаких шансов «пробиться» в Академию наук (впрочем, здесь он, к счастью для него, просчитался). С 1946 года и до конца жизни (1987 г.) он заведовал кафедрой африканистики Восточного факультета ЛГУ, и без его участия «рождение» нового африканиста высшей квалификации в Ленинграде было просто немыслимо.

Так вот, получая из его рук благожелательный отзыв на собственную диссертацию, черт дернул меня за язык удостовериться у Алексея Дмитриевича в том, действительно ли его фамилия упоминается в сочинениях самого Ленина (о чем мне не без лукавства в свое время таинственно поведал проф. Дмитревский). Ученый сразу как-то скислился, погрустнел и посоветовал обратиться за разъяснительной информацией к тому информатору, кто мне сообщил об этом.

Кляня себя за неуместную любознательность, не поленился, не медля перелистал труды Ильича (благо, в распоряжении имелось четвертое издание) и, наконец, обнаружил нужное место. Ленинская цитата, относившаяся к дяде Дмитрия Алексеевича (тому самому расстрелянному генералу) выглядела крайне непрезентабельно: «На сибирском фронте поставили какую-то сволочь Олъдерогге...» и далее в таком же духе. Теперь «скислился» уже я, хотя тут же подумалось: а ведь хорошо, что положительный отзыв уже в «кармане» — а то ведь еще неизвестно, чего можно было ожидать от расстроенного и обиженного нелепым вопросом лидера советской африканистики.

Встречи с «шаечным душком» случались у автора баек нередко. Однажды студенту, помощнику заведующего клуба РГПИ им. А. И. Герцена, представился случай оказать содействие Ефиму Григорьевичу Эткинду (известному советскому филологу, историку литературы, переводчику европейской поэзии, наконец, диссиденту-эмигранту) в организации лекции в дискуссионном зале, и в знак благодарности получить от него, неизвестно откуда им добытые два «квитка» на неофициальный концерт Владимира Семеновича Высоцкого (в одном из небольших помещений, то ли на Васильевском острове, то ли на Петроградской стороне — за «древностию» лет конкретный адрес установить нелегко).

Голь на выдумку хитра: вместе со студенческим другом, филологом Адольфом Бубякиным, мы удумали прихватить с собой тяжеленный (естественно, пленочный) магнитофон «Чайка» (под 20-30 кг весом) и длинный моток электрического кабеля с целью порадовать песнями Высоцкого студенческую братию. Но, не тут-то было! Не успев размотать и дотянуть провод до розетки, услыхали грозный окрик Высоцкого: «Мужики— ведь я предупреждал: никаких записей! Прошу смотать провода или оставить помещение'.». С учетом нашей реплики — «хорошо, извините^, можно говорить о нашем непосредственном общении с Высоцким, Конечно, оно существенно отличалось от характера общения несознательного пролетария с Лениным в бане, но некоторые «шаечные» параллели все-таки проглядывались.

В студенческие годы, проживая в общежитии у Казанского собора, мы иногда «харчевались» в столовой на Невском, расположенной примерно на полпути от собора к Гостиному двору. «Штатным» посетителем этого заведения был, живший неподалеку, Сергей Филиппов, прославленный советский комедийный актер, известный народу по фильмам «12 стульев», «Карнавальная» ночь» и многим другим. Его любили все, в том числе и за то, что в школе учился неважно, слыл хулиганом и даже был исключен из школы.

Наш однокурсник, Виктор Стельмах, обладавший хорошим даром рисовальщика, буквально за несколько минут успел сделать, как нам казалось, довольно удачный карандашный портрет Филиппова, «трапезничавшего» почти рядом с нами с неизменной бутылкой портвейна «три семерки». (Этот, так называемый «портвейн» («три топора», «три кочерги», «три семерки», «очко» и т. д.), честно говоря, не был портвейном. Это название обозначало не самый качественный продукт алкогольной промышленности, попросту говоря, под ним скрывалась обыкновенная бормотуха — самое доступное, самое дешевое крепленое вино для самого непритязательного потребителя).

Согласившись вручить рисунок артисту, автор баек впоследствии сожалел об этом, поскольку услышал в свой адрес непереводимую гневную тираду с использованием ненормативной лексики. Разгоряченный напитками высокомолекулярного содержания (чувствовалось, что стоявший перед ним портвейн был уже «перебором»), народный любимец вел себя как небезызвестный Япончик, отбиваясь от назойливых журналистов. Презент был, разумеется, отвергнут.

А вот общение с несравненной Натальей Гундаревой было более продолжительным и приятным, но, увы, его также, к нашему стыду, следует занести в разряд «шаечных». Как-то, будучи в командировке в столице, после бурных посиделок с московскими друзьями, пришлось возвращаться в Санкт-Петербург. Ожидавший сюрприз оказался столь неожиданным, сколь и приятным: в двухместном купе уже сидела очаровательная Наталья Георгиевна — одна из самых популярных актрис советского кинематографа, ведущая актриса театра имени Маяковского. Менее приятное заключалось в том, что в купе, на моем законном месте, уже восседал коллега — Александр Олегович Бринкен (между прочим, тоже барон), и также разгоряченный напитками высокомолекулярного состава, медоточиво объяснявшийся с актрисой и, казалось, был уже готов «отдаться во власть чувстве». Сделав вид, что мы совершенно не знакомы с Бринкеном, я строго начал:

— Гражданин, не кажется ли вам, что вы ошиблись номером своего купе? Ну-ка, предъявите ваш билет! (У Александра Олеговича, действительно, было соседнее купе). Прошу вас, уважаемый, удалиться!

Как и следовало ожидать, тот и усом «не повел», продолжая вести себя, как говорили в старину, весьма жовиально, чтобы не сказать резче. Вспомнив откуда-то взятое выражение Гундаревой о том, что «наши бабы изображают из себя дам, а впечатление, что держат авоську с 20 кг картошки», Александр расточал актрисе комплименты в том смысле, что вот она и есть истинная дама российского кинематографа, что он готов смотреть и слушать ее дни и ночи напролет, etc.

Понимая, что мое желание «депортировать» вошедшего в романтический раж барона реализовать не удастся, я сам присел рядом с Натальей Георгиевной и нанес многоглаголивому коллеге (в том, что мы знакомы, пришлось чистосердечно признаться) удар ниже пояса, сообщив актрисе, что на самом деле он тайно влюблен в Наталью, но — Варлей (и заодно в Фатееву), а сейчас искусно играет роль фарисея, и что настоящим поклонником ее таланта являюсь, разумеется, я, и встреча с ней — это настоящий подарок судьбы и далее все в таком же духе.

Наталья Георгиевна, поочередно даря лучезарные улыбки то мне, то моему приятелю, вдруг непринужденно «тормознула» проходившего мимо проводника: «послушайте, дорогой, вы не могли бы избавить меня от этих милых алкашей». Именно так она и выразилась: «милых алкашей).

Минут через пять в мое купе вместо актрисы был «депортирован» Александр Олегович, а его место в соседнем купе (рядом с другой дамой) заняла актриса, что выглядело вполне естественно. Утром рано, встретившись взглядами у «длинного фронта купе», актриса, снова одарив нас очаровательной улыбкой, спросила: «Надеюсь, вы на меня не остались в обиде?». Но что здесь сказать!

...Жизнь дарила автору теплоту случайных встреч со многими известными людьми, но столь постыдного (по нашей вине) общения с ними больше