Я спешилась, поискала взглядом Брока. Дракон, все такой же угрюмый, помогал другим воинам распрягать лошадей.

Словно почувствовав мой интерес, он обернулся и в упор посмотрел на меня. Я поежилась под его взглядом и зябко обхватила плечи. Брок же отвернулся, словно меня тут и вовсе не было.

Ну и ладно. Не больно-то и хотелось.

Вечер тек неспешно, но при этом разительно отличался от того, какой я видела, наткнувшись на стражников, охранявших клетку с Броком. Я чувствовала себя здесь… почти в безопасности. Или это оттого, что и простые путники, и охрана обоза слегка побаивалась «госпожи ведьмы»?

В котелках кипело варево, к которому меня благоразумно не допускали. А вдруг какого зелья подолью в еду? Зато миску с кашей мне поднесли одной из первых.

Я, присев рядом с оборотнем, жевала разварившееся зерно и думала об этой странности. А потом не выдержала и поделилась наблюдением. Йон тоже задумался и выдал неожиданный ответ:

— Наверное, это потому, что они мирные. Война… Для торговца пряностями или крестьянина едино, сожжет его добро драконье пламя или съедят поборы кнесса на армию. Но вдвойне обидно бывает простому люду, когда его начинает грабить войско, на содержание которого были отданы последние гроши из кошелей ремесленников, землепашцев, торговцев. Потому у обывателей нет той лютой ненависти к драконам, что у воевавших.

— А у тебя? У тебя эта ненависть есть? К людям.

— Знаешь, — шкура облизал ложку и положил ее в опустевшую миску, — как ни странно, тоже нет.

— А с чего вообще началась эта самая война? — глядя на плясавшие в ночи языки костра, задала давно мучивший меня вопрос.

Йон открыл было рот, чтобы ответить, когда на мое плечо легла рука и чуть хриплый голос произнес:

— А как ты думаешь, с чего начинаются войны?

Я вздрогнула.

Медленно повернула голову и увидела отрешенное лицо, испещренное морщинами и отмеченное уродливым рубленым шрамом. Я заприметила этого старца еще тогда, когда летела на метелке вдоль обоза. Да и как не обратить внимания на седого как лунь слепца, что держал спину прямо, а, казалось, видел с повязкой на глазах больше, чем некоторые зрячие?

Йон замер. Я же, отчего-то оробев, сглотнула и предельно честно ответила:

— Причина любой войны — желания.

Старик крякнул, помотал седой головой и присел рядом.

— Интересно… — задумчиво протянул он, словно сомневаясь.

— Ну да, — решила я пояснить. — Желания богатств, земель, мести, любви, власти…

— Слишком разумные мысли для дурной девичьей головы, — по-своему понял нежданный собеседник, которого никто не приглашал. — Хотя, если эта голова принадлежит ведьме, то в нее может прийти все что угодно…

— Так война между драконами и людьми началась по иной причине? — провокационно, в истинно журналистском тоне, задала я вопрос.

Слепец усмехнулся, но крючок заглотил.

То, что перед нами природный и исключительный оратор, стало ясно хотя бы по мягкому, но сильному голосу, уверенности в правоте своих слов. Да и сама история оказалась весьма познавательной. Все началось пару лет назад: драконы напали на несколько кнесских урядов. Вернее, сначала один вожак спалил дотла бриталь.

Когда же местные маги ощетинились боевыми заклинаниями и начали жалить вероломного ящера пульсарами, знатно намяв ему бока чародейскими хуками и едва не завалив, крылатый унесся ввысь. А через день драконы полили огнем уже пять окрестных деревень, и вспыхнула война.

Сражения в воздухе и на земле шли с переменным успехом. Драконы — сильнее, но людей — больше. Под натиском небесного племени стенали и равнинники, и лесные жители, и болотники, и хижнане, и бутинты, и житноши, и везиры… Сыны парящих твердынь не разбирали границ кнесских урядов.

Лишь уряд стража Верхнего предела драконы не тронули. Вернее, попытались, но наткнулись на препону. Будто кто длань простер над горянами.

Сопредельники, видя такое, решили, что лучше примкнуть к сумевшему дать отпор драконам соседу. Кнессы поклонились владыке Верхнего предела, попросились под защиту и тем самым избежали участи быть сожженными до голого пепелища.

В знак покорности правитель предгорий затребовал печати. Кнессы покорились.

Диктофон, который я умудрилась включить украдкой (хоть и не с самого начала речи слепца), старательно укладывал в цифровую память сведения о новейшей истории этого мира.

У меня же рождались все новые и новые вопросы. Они зудели на кончике языка, роились в голове. Но я молчала. Порою кусала щеку с внутренней стороны, иногда впивалась ногтями в кожу так, что на ней оставались полумесяцы с алыми каплями, и безмолвно сидела, пытаясь понять…

Печати. Чем они так ценны?

Почему дракон напал ни с того ни с сего? Обезумел? Тогда бы за него не мстили сородичи.

— Энпарс сумел объединить под своей дланью почти половину кнесских урядов и дал отпор драконам, — продолжал меж тем свой рассказ старик. — В битве под Льдистыми пиками страж Верхнего предела не победил, но выиграл куда больше. Мы знатно помяли тогда крылья драконам. Настолько, что те пожелали заключить мир и даже заплатили дань полновесным золотом… Вот только каждая монета из тех мешков, что отдали драконы, оплачена кровью людей, погибших в этой треклятой войне.

Когда рассказчик закончил и я машинально выключила диктофон, мне отчего-то расхотелось задавать вопросы. Не здесь и не сейчас. И не этому слепцу. Слишком убежденно он рассказывал о правоте людей. Слишком горячо восхвалял силу и мудрость кнесса Энпарса. За сиянием его речи не было видно и тени правды. Или, может, в незрячем говорило отчаяние? Наверняка свои глаза он потерял, сражаясь с крылатыми ящерами. И нынешнему слепцу хотелось верить, что оставил он свое зрение на поле брани не зря — отстаивая правое дело.

Мне нужно было что-то сказать неожиданному собеседнику, который решил скоротать вечер, поведав о былом. Вот только рассказ о времени, что еще недавно было настоящим и не успело покрыться пылью веков, вышел безрадостным.

Журналистская выучка требовала, просто вопила: поблагодари, заверь, что прониклась и уверовала именно в его правду об этой войне. Но с языка сорвались другие слова:

Едва прозвучали последние слова, я пожалела, что не дала взятку-обещание собственной совести. Ну что мне мешало покивать китайским болванчиком, будто я во все верю? Может, то, что в глубине души понимала: таким образом я предам Брока. Наверняка у него об этой самой войне тоже имеется своя правда.