листами ролей… На многих экспонатах этой своеобразной выставки красовались размашистые подписи. Усмотрел Суржиков и афишу «Сирано», где он исполнял главную роль, и на сердце у него потеплело…

– Смотришь? – пробурчал Чувасов. – А подписать не подписал в своё время.

Суржиков развёл руками:

– Хотите, сейчас автограф поставлю? Хоть два!

– Ставь! – и в руки ему сунули толстый фломастер.

Размашистая подпись заняла своё место, и подобревший слегка Илья Ильич спросил:

– Чаю хочешь?

– Нет, пожалуй, спасибо, – ещё не договорив, Влад понял, что ошибся.

Лицо завхоза снова потемнело. И он с горечью спросил:

– Что, подозреваешь меня?

– Было дело, не скрою, – не стал отпираться Суржиков. – Вот только не похоже это на вас, так мелко и болезненно пакостить, вы мужчина серьёзный. Да и Илларион Певцов категорически уверен, что вы на труппу неприятности наводить не могли.

– Илларион? – хмыкнул Чувасов. – Ну, ладно. Так чего пришёл тогда?

– Посоветоваться, – честно ответил сыщик. – Вы внутри, а я снаружи. Актёры, конечно, тоже внутри, но они глядят по-другому. Сами знаете, те самые башмаки, о которых Саша Золотов печалится, нормальный человек бы давно выкинул…

– Ну-у… Давай советоваться.

Илья Ильич отодвинул в сторону пустой стакан и впился взглядом в список.

– Тюрин, – проговорил он. – Пустой человек, неприятный. Заметил где-нибудь неполадки, что-то не так – другой бы мимо прошёл или потихоньку сказал, а этот непременно в полный голос обо всём объявит, и долго обсуждать будет. Но вот тут у тебя, мил человек, ошибочка…

– Где?

– А вот в списке, что когда пропадало, и где кто был в эти дни. Двадцать восьмое апреля, когда по коридорам листки из «Макбета» разбросали – не было Тюрина в этот день.

– Да как же? Вот и в афише он стоит, и в расписании – Анатолий Тюрин, слуга. Выход на двадцать второй минуте первого акта.

– В афише можно что угодно написать, – хмыкнул завхоз. – А я тебе говорю, что его не было, потому как пришлось срочно вызывать замену, и слугу играл этот, молодой… Из рабочих сцены. И хорошо играл, кстати! Павлов, вот. Василий Павлов.

– Ага, знаю такого, – Суржиков сделал пометку в календаре происшествий, и без того густо исчерканном. – А как это вы запомнили, вроде бы, не ваша поляна?

– Поляна-то не моя, но как ты думаешь, ежели выясняется, что белые чулки остались только размера сорок два? А Вася у нас мальчик крупный, ему сорок шестой требуется, вот костюмеры ко мне и прибежали.

– И что вы сделали? – невольно заинтересовался Влад.

– Да уж нашёл, что, – туманно ответил Чувасов и перевёл разговор. – Короче, Тюрина вечером двадцать восьмого не было, и вышел он только второго мая. Болел.

– Ладно. Вычёркиваю, – карандаш прошёлся по листку, но легче не стало, и Суржиков с некоторым унынием вздохнул. – В сущности, четыре человека в списке или восемь, разницы нет. Надо, чтоб остался один.

Поздним вечером, досмотрев спектакль до конца и поздравив актёров с заслуженным успехом, он возвращался домой по бульварам, продолжая обдумывать расследование. Впереди маячил обидный провал, звучная и заслуженная плюха. И, если после такого Алекс выгонит неудачливого помощника, никто не удивится…

Суржиков истово себя жалел, в то же время прикидывая, что же такое придумал старый мастер, и когда он об этом узнает. По всему выходило, что не раньше завтрашнего вечера…

Глава 7. 14 мая 2185 года от О.Д.

{«Ладно, будем считать, что это дело не для людей в сутанах. Оно для тех, кто хорошо владеет шпагой»}.

{Артуро Перес-Реверте, «Клуб Дюма, или тень Ришелье»}

Было немногим позже одиннадцати утра, когда экипаж свернул со Сретенки в переулок и подвёз Алексея к двери родного дома. Захлопывая за собой дверцу, Верещагин невольно бросил взгляд на дом номер тринадцать, вернее, на то место, где дом когда-то был. Здание успели полностью снести за две с лишним недели, прошедшие с событий, что положили начало этой истории – нахождения трупов, двух и ещё одного, и дальнейшего расследования. Получившийся пустырь огородили сеткой, над которой горели в нескольких местах яркие синие огоньки. Они недвусмысленно намекали: место охраняется, в том числе, и магически, лучше никому не соваться.

Алекс воздохнул и потянул из кармана ключи, но воспользоваться ими не успел: дверь распахнулась, над лестницей загорелся свет, а по ступенькам расстелилась красная дорожка. Это означало: тебя здесь ждут, домовой вернулся, всё в порядке и жизнь продолжается.

Выдохнув, Верещагин пошёл по ступенькам вверх.

Утихомирились все только часа через два.

Сперва близнецы, поддерживаемые Катей, в подробностях рассказывали о том, как ходили в Академию Жуковского записываться на летние курсы воздухоплавания, и как Софье, сопровождавшей их в качестве взрослого члена семьи, пришлось давать магическую клятву, а Макс подумал-подумал, и тоже записался! И начало занятий через две недели, до середины августа, целых два с половиной месяца, а потом экзамен, и всем, кто сдаст, дополнительная неделя практики на лётном поле в Тушино!

Наконец, расхватав, рассмотрев и обсудив подарки, вся троица умчалась по своим чрезвычайно важным делам. Алекс выдохнул, посмотрел на Барбару и виновато улыбнулся:

– Я ужасно соскучился.

– Я тоже, – она протянула руки, и мигом оказалась в его объятиях.

Какое-то время в комнате было тихо, потом с подоконника осторожно покашляли, и тихий голосок виновато произнёс:

– Хозяин, я там обед собрала, будете? Меня это… Меланией зовут.

Поцеловав любимой женщине ладошку, Верещагин оторвался от неё, вздохнул и улыбнулся:

– Буду, Мелания, спасибо. Позови и остальных, я ещё даже не всех видел.

Домовушка исчезла, а Барбара спросила осторожно:

– Слушай, а они вот так… в любое время могут к тебе заглянуть?

– Нет, конечно, – широко улыбнулся Алекс. – Это она сейчас от смущения, а вообще домовые – существа тактичные, и в личную жизнь хозяев не лезут.

– Да? Ладно, попробую поверить.

– Кроме того, ты всегда можешь наложить на свою комнату или коробку с косметикой прямой запрет, – добавил он.

После обеда Алекс посмотрел на понурого Суржикова и предложил:

– Рассказывай.

– При всех?

– Да они ж самое активное участие принимали, я наслышан, так что да, при всех.

Рассказ о загадочной театральной истории много времени бы не занял, если бы не комментаторы, стремившиеся обсудить всё в деталях и подробностях. Терпение у Верещагина лопнуло в тот момент, когда Барбара с Максом на два голоса изображали интервьюирование разжалованного главного режиссёра.

– Стоп! – сказал он негромко, но как-то так, что все замолчали. – Я всё понял. Влад, ты отчёт начал писать?

– Нет, я…

– Самокопанием занимался, – кивнул Верещагин. – Садись и пиши. Сегодня спектакль во сколько начинается?