«Знал бы ты, вместе с немцами, что в русской армии скоро погоны будут введены, – тебе самому плохо сейчас стало бы. Тоже кувыркнулся бы в нужник», – подумал про себя Суровцев. Но вслух сказал другое:

– Будем считать, что ты с моим появлением вытянул выигрышный лотерейный билет. И уж постарайся, не кувыркнись, куда ни попадя… И последнее… Если дело обстоит так, как ты говоришь, и в руководстве немецкой разведки серьёзно рассматривают вопрос использования в диверсионной работе наших уголовников, то мы им подыграем. На днях познакомишься с готовой уголовной бандой…

Суровцев пока не стал вдаваться в подробности. Завтра нужно было ещё связаться с Федотовым и согласовать с ним использование одной из групп невостребованного московского подполья. По оперативным документам группа проходила под названием «Лихие» и дальновидно была создана управлением Петра Васильевича Федотова именно из бывших уголовников.

Он вышел во внутренний двор комплекса зданий Наркомата. Шёл мелкий, тёплый весенний дождик. Быстро, чтоб не промокнуть, пошёл к недавно прикреплённому к нему служебному автомобилю с водителем. Он же и помощник, и охрана – сотрудник НКВД Черепанов.

– Товарищ генерал, – неожиданно окликнул его знакомый девичий голос.

Генерал обернулся. Под струйками дождя, освещаемыми тусклым светом дежурной лампочки, у одного из подъездов он увидел невысокий силуэт в дождевике с капюшоном. Подошёл ближе. Конечно же он узнал её. Чуть волнуясь, тихо произнёс:

– Здравствуйте, Лина.

1920 год. Август. Украина

Конармия была деморализована. И причиной этого были не военные поражения, а издевательское отстранение от высшего военного результата – победы. Захват Львова мог бы стать хорошей точкой многокилометрового похода красной конницы по всей Украине. Начали с освобождения Киева и закончили бы взятием Львова. Это даже не точка… Это был бы веский восклицательный знак! Но получилось многозначительное, пугающее неопределённостью и непредсказуемостью последствий многоточие… И Львов не взяли, и соседям не помогли.

Душевное состояние Суровцева, как и у всех конармейцев, было подавленным. Армия словно несолоно хлебавши возвращалась к рубежам, с которых начала своё победное наступление на советско-польском фронте. Возвращались, понеся огромные и, как выяснялось, почти безрезультатные потери. Наступление соседнего фронта на Варшаву закончилось чудовищным разгромом этого фронта. Едва будённовские дивизии вышли в район Владимира-Волынского, как стали натыкаться на разрозненные и основательно потрёпанные остатки кавалерийских частей Западного фронта, которые чудом оторвались от преследования и с трудом вырвались из польского окружения.

– Чего у вас тут творится? – спрашивали будённовцы.

– Скоро узнаете чего, – отвечали окруженцы. – Так под Варшавой поддали, что вот только и остановились.

– Что с пехотными частями? – спросил одного из командиров Суровцев.

– Считай так, что все в плену. А вы-то чего здесь делаете? Раньше надо было помогать. Теперь некому…

Дело было под вечер. Эскадрон арьергарда ушёл вперёд. На небольшой поляне Гриценко остановил коня, чтобы справить малую нужду. Польский кавалерийский разъезд из трёх человек, или это была разведка, будто вылетел из-за кривых невысоких вязов. Видимо, не желая стрелять, чтобы не выдать своё присутствие, польские гусары бросились в атаку с обнажёнными палашами. Вот когда пригодились Суровцеву навыки, приобретённые во время командования казаками.

Понимая, что ему не хватит времени разогнать лошадь, чтобы встретить атакующего противника, Суровцев уверенно поставил Брата на дыбы. В неудобном положении он не только успел просунуть руку в петлю темляка, но смог выхватить и шашку. Поляк был вынужден придержать коня, чтоб не проскакать мимо намеченной жертвы. И всё равно, голова его лошади оказалась чуть впереди и справа от нависшего сверху Суровцева. Тот вытянулся вдоль шеи своего коня и соединил замах шашки с движением опускающегося на передние копыта животного.

Польский кавалерист запоздало и косо вскинул для защиты палаш. Усиленный немалым весом лошади удар Суровцева переломил вражеское оружие почти у эфеса. Изменённый угол падения клинка пришёлся на правое плечо нападавшего, и его правая, отрубленная, ещё живая рука вместе с обломками палаша отлетела под лошадиные копыта. Ужасный вопль из груди изувеченного человека заставил всех вздрогнуть и обернуться.

Развернувшись, Суровцев остановил коня. Хлёстко вставил в ножны окровавленную шашку. И уже тащил из-за спины неподатливый карабин. Было понятно, что каким-то чудом и Гриценко, судорожно застёгивавший штаны, увернулся от первой атаки «своего» поляка. Теперь гусар развернулся и во весь опор летел на пешего комполка. Сергей Георгиевич передёрнул затвор оружия, быстро прицелился и выстрелил. Поляка откинуло назад. Гриценко уверенно ухватил под уздцы гусарского коня.

Преследовавший Сеньку третий гусар решил не испытывать судьбу и поскакал к лесу. И теперь все трое стреляли ему вслед, по-хозяйски целясь выше, чтобы не попасть в лошадь. Чья пуля настигла несчастного, они так и не поняли. Через минуту Сенька вернулся из леса с конём и с оружием убитого. А по дороге уже скакали возвращающиеся назад, спешащие на выручку бойцы арьергарда.

– Сходил поссать… И чуть не усрался, – как ни в чём не бывало сказал Гриценко.

Суровцев достал из ножен окровавленную шашку. Нарвал травы с уже выпавшей росой и принялся молча вытирать оружие. Офицерская казачья шашка образца 1881 года в очередной раз спасла жизнь русскому воину. Нужно сказать, что холодное оружие образца этого года отлично зарекомендовало себя в целой череде войн. По длине, по весу, по составу и качеству стали оно оказалось идеальным.

– Чего молчишь, начштаб?

– Скажи, Алексей Николаевич, ты себя никогда не боишься? – в ответ спросил сам Суровцев.

– А чего бояться? Пусть меня боятся.

– А я вот боюсь. Чем дальше, тем больше себя боюсь, – признался Сергей Георгиевич и вставил протёртую от крови шашку в ножны.

Он погладил гриву и шею Брата. Поцеловал потную, солёную и колючую для губ кожу. Вдруг и Гриценко за шею притянул к себе Суровцева. Обнял.

– Целовать не буду. Не девка… Спасибо тебе, начштаб, – вполголоса проговорил комполка.

Спешившиеся бойцы вернувшегося эскадрона осматривали и обыскивали мёртвых. Суровцев пошёл по дороге, держа коня за узду. Через минуту до него донёсся громкий смех конармейцев. Это Гриценко рассказывал, как неудачно он только что «сходил до ветру»…

К переживаниям душевным прибавились и физические страдания. Без единой царапины провоевав всё лето, он всё же получил ранение. Шальной осколок от польского снаряда на излёте ранил его в бедро. Против обыкновения сознание от боли он не потерял. Тут же выдернул осколок и выкинул. Больше неприятностей было с залитыми кровью бриджами, пока ординарец Гриценко не достал ему откуда-то новые форменные брюки.