– Но я.., но фрау Люман… – беспомощно начала Лиз.

– Я убежден, что в сложившихся обстоятельствах фрау Люман поймет вас правильно.

– Разумеется, – быстро сказала фрау Люман.

– А где состоится собрание?

– Нужно выехать сегодня вечером, – ответил Халтен. – Ехать нам далеко. Почти до Горлица.

– До Горлица? Где это?

– На востоке страны, – встряла фрау Люман. – На границе с Польшей.

– Сейчас мы отвезем вас домой. Вы заберете вещи, и мы сразу же выедем.

– Как? Сегодня? Сейчас?

– Да.

Халтен, судя по всему, полагал, что у Лиз не должно быть никаких поводов для колебаний.

На улице их ждала большая черная машина. Спереди сидел водитель. На капоте торчал флажок. Машина была похожа на армейскую.

Зал суда был не больше школьного класса. На пяти или шести скамьях сидели охранники и несколько зрителей – члены Президиума и другие высокопоставленные чиновники. В другом конце зала в креслах с высокими спинками восседали за дубовым нелакированным столом трое членов трибунала. К потолку над ними на проводах была подвешена большая деревянная красная звезда. Стены были белые, как в камере Лимаса.

По обе стороны от стола в чуть выдвинутых вперед и развернутых друг к другу креслах сидели двое. Один пожилой, лет шестидесяти, в черном костюме и сером галстуке – так одеваются здесь в селах, отправляясь в церковь. Другим был Фидлер.

Лимас сидел сзади вместе с двумя охранниками. Поверх голов зрителей он видел Мундта, тоже под охраной полицейских. Его красивые волосы были острижены совсем коротко, а широкие плечи обтягивала арестантская одежда. То, что Мундт был в арестантской робе, а сам он в обычном платье, свидетельствовало, по мнению Лимаса, или о настроении трибунала, или о настойчивости Фидлера.

Как только Лимас уселся, председатель трибунала, сидевший в центре, позвонил в колокольчик. Обернувшись на звук, Лимас взглянул на председателя и вдруг с ужасом понял, что это женщина. Впрочем, ничего удивительного, что он не разглядел этого раньше. На вид она была лет пятидесяти, темноволосая, с маленькими глазами. Короткая мужская стрижка и строгое, темное платье, какие любят жены советских функционеров. Она оглядела зал, кивнула охраннику, чтобы тот закрыл дверь, и без всякого вступления начала:

– Вам всем известно, для чего мы собрались. Прошу не забывать, что заседание носит сугубо секретный характер. Трибунал назначен Президиумом. И подотчетны мы только Президиуму. Мы будем заслушивать показания до тех пор, пока не сочтем их достаточными. – Она небрежно кивнула Фидлеру. – Товарищ Фидлер, начинайте.

Фидлер поднялся. Коротко кивнув в сторону трибунала, он вынул из портфеля стопку бумаг, скрепленных в углу черным шнурком.

Он заговорил спокойно и убедительно, со скромностью, которой Лимас прежде не замечал в нем. «Неплохой спектакль, – подумал Лимас, – и Фидлер недурно исполняет роль человека, вынужденного к собственному сожалению отправить на виселицу своего начальника».

– Прежде всего я хотел бы сообщить вам, если вы этого не знаете, – начал он, – что в тот день, когда Президиум получил мою докладную о деятельности товарища Мундта, я был арестован вместе с перебежчиком Лимасом. Нас бросили в тюрьму и подвергли допросу с пристрастием с целью вынудить нас признаться в том, что обвинение было якобы ничем иным как фашистским заговором против нашего честного товарища.

Из докладной, которую я представил в ваше распоряжение, вам известно, каким образом Лимас попал в зону нашего внимания. Мы сами вышли на него, побудили его перейти на нашу сторону и доставили в Германскую Демократическую Республику. Можно ли привести лучшее доказательство полнейшей непредвзятости Лимаса по данному вопросу, чем то, что он до сих пор отказывается поверить, что Мундт – британский агент. Следовательно, нелепо было бы предполагать, будто Лимас выполняет задание противника. Инициативу проявили мы сами, а фрагментарные, хотя и чрезвычайно существенные, факты, полученные от него, были лишь последним доказательством в длинной цепи улик, которая ковалась три года. Перед вами письменное изложение всего дела. Нам остается только прокомментировать уже известные вам факты.

Мы обвиняем товарища Мундта в том, что он является агентом империалистической державы. Я мог бы предъявить и другие обвинения – то, что он снабжал информацией британскую секретную службу, то, что он превратил вверенное ему учреждение в невольного пособника буржуазного государства, намеренно прикрывал антипартийные реваншистские группировки и получал в порядке вознаграждения крупные суммы в иностранной валюте. Но все эти обвинения вытекают из первого и главного – из того, что Ганс Дитер Мундт является агентом империалистической державы. За это преступление предусмотрен смертный приговор. В нашем уголовном кодексе нет более тяжкого преступления, более опасного для государства и требующего большей бдительности партийных органов. – Фидлер отложил бумаги в сторону. – Товарищу Мундту сорок два года. Он заместитель главы комитета государственной безопасности. Он холост. Товарищ Мундт всегда считался исключительно деятельным сотрудником, без устали служащим интересам партии и не знающим колебаний в ее защите.

Позвольте напомнить вам некоторые детали его карьеры. Он поступил на службу в органы в возрасте двадцати восьми лет и прошел необходимую подготовку. По окончании испытательного срока его направили на оперативную работу в скандинавские страны – то есть в Норвегию, Швецию и Финляндию, – где он преуспел в создании агентурной сети, ведущей борьбу против пропагандистов фашизма в самом вражеском лагере. Он прекрасно справился с заданием, и нет никаких оснований предполагать, что уже тогда он был кем-то иным, чем образцовым сотрудником комитета. Но, товарищи, нам не следует упускать из виду его возникшую в то время связь со Скандинавией. Агентурные сети, созданные товарищем Мундтом вскоре после войны, давали ему повод и впоследствии ездить в Финляндию и Норвегию на якобы деловые встречи и снимать со счетов в иностранных банках тысячи долларов вознаграждения за предательскую деятельность. Не подумайте только, что товарищ Мундт пал жертвой тех, кто стремится обратить вспять ход истории. Нет, его мотивами были сначала трусость, потом слабость и, наконец, жадность; желание разбогатеть стало его мечтой. По иронии судьбы именно его корыстолюбие, а также тщательно разработанная система, посредством которой оно удовлетворялось, и способствовали его разоблачению.

Фидлер сделал паузу и обвел горящими глазами зал. Лимас с восхищением следил за ним.

– Да будет это уроком, – повысив голос, продолжал Фидлер, – всем врагам нашего государства, которые во мраке ночи плетут сети своих подлых заговоров и преступлений!

Со стороны зрителей послышат я одобрительно-негодующий шепоток.

– Им не обмануть бдительности народа, кровью которого они готовы торговать!