Подчиненные Франко пытались продраться сквозь эту рекламную баррикаду и восславить своего генерала – в итоге они добились, чтобы на киноэкранах демонстрировали лик Франко под звуки королевского марша. Все пять минут, что длилось исполнение, зрители стоя отдавали фашистское приветствие. Позднее государственные учреждения в националистской зоне обязали вывешивать его портрет. При трансляции по радио королевского марша все, кто не хотел подозрения в нелояльности, вскакивали с фашистским приветствием.

Не менее навязчивой была пропаганда других группировок националистов: их плакаты висели на каждом углу. Карлисты призывали: «Если ты хороший испанец, любишь родину и ее славные традиции, вступай в отряды “рекетес”». Лозунг Фаланги бы короче и содержал угрозу: «Фаланга зовет тебя. Сейчас или никогда». В одной Севилье Фаланга якобы приросла на 2 тысячи членов всего за одни сутки. Кейпо де Льяно цинично и одновременно точно называл синюю рубашку «спасательным жилетом». Многие левые и нейтралы, не желая попасть под maquina de matar, машину смерти, спешили записаться в движение и часто старались проявить себя еще большими фашистами, чем сами фашисты, – аналог происходившего на республиканской территории.

Подтвердились предвоенные опасения Хосе Антонио: поток оппортунистов смыл остававшихся camisas viejas, «старые рубахи». Восстание унесло жизни почти половины довоенных ветеранов, сам Примо де Ривера находился в тюрьме Аликанте под охраной милиции, Онесимо Редондо погиб, Ледесма Рамос тоже попал в руки неприятеля. Фаланга находилась в неудобном положении. Членство в ней сильно выросло, а ее вожаки тем временем были не у дел[242].

В результате Фаланга действовала непредсказуемо. Некоторые добровольные отряды ушли на фронт, но большинство осталось в тылу, где составляло импровизированную бюрократию и самодеятельную полицию. Патрули фалангистов, якобы выявлявшие подозрительных, щеголяли в синих рубахах и мозолили глаза, заставляя прохожих отдавать фашистское приветствие и орать «Arriba España!». Девушки-фалангистки спрашивали у мужчин в кафе, почему те не в форме. После этого они презрительно дарили им комплекты кукольной одежды под присмотром сообщников-мужчин, наблюдавших за всем этим за дверью.

Один немецкий гость докладывал на Вильгельмштрассе: «Создается впечатление, что у самих членов фалангистской милиции нет подлинных целей и идеалов; похоже, это просто молодежь, балующаяся с оружием и устраивающая облавы на коммунистов и социалистов»[243].

Республиканские власти перевели Хосе Антонио в тюрьму Аликанте в начале июля, перед самым восстанием. Содержали его, однако, в таких тепличных условиях, что граф де Майальде сумел передать ему на свидании два пистолета. Планы освобождения Примо де Риверы так и не осуществились, хотя первая попытка такого рода была предпринята в день восстания, вторая – уже на следующий день. Штурмовые гвардейцы засекли группу фалангистов, завязалась перестрелка, в которой трое фалангистов погибли[244]. Новые планы освобождения обсуждались в октябре на борту линкора «Deutschland», но против них выступил командующий немецкой эскадрой адмирал Карлс и Министерство иностранных дел Германии. Был еще один неудавшийся план, в котором предполагалось задействовать немецкий торпедный катер «Iltis»[245]. Очередную попытку сорвал якобы сам генерал Франко, не желавший, чтобы такой харизматический соперник оказался на свободе[246].

Судебный процесс над Хосе Антонио Примо де Риверой и его братом Мигелем начался 3 октября в народном трибунале Аликанте: они обвинялись в заговоре против республики и в вооруженном мятеже. Собственно суд стартовал 16 ноября; Хосе Антонио разрешили защищать самого себя, брата и золовку Маргариту Лариос. Благодаря юридическому образованию его выступления привлекали внимание – зная, что обречен, он не просил пощады для себя, зато ему удалось смягчить приговоры своим родным. Решающую роль в этом сыграли его слова: «Жизнь – не фейерверк, запущенный в конце вечеринки».

Местные власти казнили Примо де Риверу поспешно, 20 ноября, чтобы кабинет министров, собиравшийся тем утром, не заменил приговор на пожизненное заключение. В итоге фалангисты получили великого мученика, оставшись без яркого предводителя, – ситуация, которая явно пришлась по душе Франко. Два года, пока республика не оказалась обречена, он не давал хода известию о казни – слишком прагматичный, чтобы ревновать к мертвому сопернику, впоследствии он не возражал против фактической канонизации Хосе Антонио.

Кроме военных вопросов националистская Испания была вынуждена уделять внимание экономике. Одним из приоритетов мятежных генералов было получать за экспорт твердую валюту для оплаты военных расходов. В Андалусии Кейпо де Льяно проявил себя как поразительно успешный коммерческий администратор, пусть и с револьвером в руке. За контрабанду, подделку денег и вывоз капитала ввели смертную казнь. Валютной экспортной продукции – шерри, оливки, цитрусовые – был дан зеленый свет. Экспортеры были обязаны в трехдневный срок сдавать всю свою выручку в долларах и фунтах военным властям[247]. Также Кейпо поспособствовал заключению торговых соглашений с португальским режимом Салазара.

Однако предоставление лицензий на импорт, монополий и прав на торговлю способствовало коррупции и спекуляциям, пропитавшим всю националистскую Испанию. Пожертвования на поддержку националистов были отличным капиталовложением для самых оборотистых. Одновременно росли как грибы благотворительные фонды, в них участвовало духовенство, beatas, вдовы погибших в боевых действиях и другие гражданские лица, думавшие о будущем.

Тем временем из уличных репродукторов неслась музыка, вроде бравурного марша Легиона «El Novio de la Muerte» («Жених смерти»). Каждый вечер звуки горна предваряли сводки штаба генералиссимуса. Вопреки этой милитаристской атмосфере произошел акт моральной отваги, свидетельство распространенности геройства на этой войне.

12 октября, в годовщину открытия Колумбом Америки, в Университете Саламанки проходил Фестиваль испанской расы. Аудитория состояла из видных сторонников националистического движения, в том числе большого отряда местных фалангистов. Среди вельмож на сцене была супруга Франко, епископ Саламанки, зачитавший пастырское послание, генерал Мильян Астрай, основатель Иностранного легиона[248], а также Мигель де Унамуно, баскский философ и ректор университета. Унамуно, не одобрявший республику, сначала поддержал восстание националистов. Но он не смог закрыть глаза на бойню в городе, учиненную недоброй памяти майором Довалем, виновником расправ в Астурии, как и на убийство своего друга Касто Прието, мэра Саламанки, профессора арабского и иврита в Университете Гранады Сальвадора Вилы и Гарсиа Лорки.