Она потрясла головой.

– Не можешь говорить?

Глория снова тряхнула головой – и слезы хлынули по ее щекам.

– Ох, господи… – Джорджа захлестнула жалость.

– Пожалуфта, уходи, – проговорила она. – Не фмотри на меня, я такая страфная. Уходи.

– Ты не так уж плохо выглядишь, правда, – запротестовал Джордж.

– Он ифуродовал меня! – Слезы полились ручьем. – Ифпортил мне внефность, и теперь ни один мужчина никогда не захочет меня!

– Ну-ну, – мягко произнес Джордж. – Синяки и опухоли сойдут, и ты вновь станешь прекрасной.

– Ага, фо вфтавными фубами! Мне и дваффати одного нет, а у меня будут вфтавные фубы! Как нищенка помойная! Уйду в монашки!

– Куда? – переспросил Джордж.

– В монашки. Все мужчины фвиньи. Мой муж был фвинья. Мой отец был фвинья. Ты фвинья. Все фвиньи. Убирайся!

Джордж вздохнул и убрался. После ужина он заснул, и ему снова приснилась Глория. А когда проснулся, он увидел Глорию Сен-Пьер в кресле-каталке у своего изголовья. Она была необычно серьезна. Гигантские кольца-серьги Глория оставила в своей палате и разбитое лицо ничем не прикрывала. Напротив, отважно и почти гордо выставляла его на всеобщее обозрение.

– Привет! – сказала она.

– Привет! – сказал Джордж.

– Почему ты не фказал мне, что ты фвященник?

– Я не священник.

– Но ты учишьфя на фвященника.

– Как ты узнала?

– Из газеты. – Газета была у нее в руках, и Глория громко прочла заголовок: – «ФТУДЕНТ БОГОФЛОВФКОГО КОЛЛЕДЖА И ФООБЩНИЦА ПРЕФТУПНИКОВ ГОФПИТАЛИЗИРОВАНЫ Ф ПОБОЯМИ ПОФЛЕ НАПАДЕНИЯ ГАНГФТЕРА».

– О господи… – пробормотал Джордж, представив, какой эффект этот заголовок произведет на декана богословского колледжа и на его собственных родителей, живущих в белом деревянном домике совсем неподалеку, в Уобаш-Вэлли.

– Почему ты не фказал мне, когда приходил? – спросила Глория. – Ефли бы я знала, я бы никогда не говорила тех ужафных вещей.

– Почему?

– Потому что ты из тех мужчин, которые не фвиньи, – сказала она. – Я думала, ты просто фтудентишка, такая же фвинья, как офтальные, профто фтараешьфя вефти фебя не как фвинья.

– Угм, – сказал Джордж.

– Ефли ты фвященник – или учифся на него, почему же ты не ругался на меня?

– За что? – удивился Джордж.

– За те плохие вещи, которые я делала.

Она говорила серьезно. Она знала, что поступает плохо, и считала долгом Джорджа заклеймить ее позором.

– Ну, у меня ведь пока нет кафедры…

– Зачем тебе кафедра? Ты веришь или нет? Ефли веришь, кафедра не нужна. – Она подкатила кресло ближе. – Фкажи мне, что я фгорю в аду, ефли не изменюфь!

Джордж попытался улыбнуться.

– Я в этом не уверен, – проговорил он.

Глория отвернулась.

– Ты как мой отец, – презрительно произнесла она. – Он прощал, и прощал, и прощал меня – только это ни черта не было прощение! Ему профто было плевать. – Глория покачала головой. – Боже мой, какой же жалкий, паршивый фвященник из тебя выйдет. Ты же ни во что не веришь! Мне жаль тебя.

Она развернулась и покатила прочь.

Ночью Джорджу снова приснилась Глория Сен-Пьер – на этот раз шепелявая, беззубая и с гипсом на лодыжках. Такого безумного сна ему еще не доводилось видеть. Джордж смог думать об этом сне даже с некоторым юмором. Он отдавал себе отчет, что помимо сознания и души обладает еще и телом. И не винил тело в том, что оно желало Глорию Сен-Пьер. Вполне естественное желание для тела.

Когда Джордж отправился навестить ее после завтрака, то полагал, что сознание и душа не принимают в этом участия.

– Доброе утро, – сказала Глория.

Синяки ее понемногу спадали, и выглядела она уже немного лучше. А еще у нее был приготовлен для Джорджа вопрос. Он звучал так:

– Ефли бы я была домохозяйкой ф кучей детишек, и детишки бы были послушными, – спросила она, – ты бы возрадовалфя?

– Конечно, – кивнул Джордж.

– Вот что прифнилось мне нынче ночью, – сообщила Глория. – Я была замужем за тобой, и в доме было полно книг и детей.

Картина явно нравилась ей – но своего мнения о Джордже Глория ничуть не улучшила.

– Ну… – замялся Джордж. – Я… я очень польщен, что приснился тебе.

– Забудь! – сказала Глория. – Я пофтоянно вижу дурацкие фны. И потом, давешний фон был по большей чафти про вфтавные фубы, а не про тебя.

– Вставные зубы? – растерянно переспросил Джордж.

– Замечательные большие вфтавные фубы, – прошепелявила она. – И каждый раз, когда я хотела что-то фказать тебе или детям, они вываливалифь на пол.

– Я уверен, вставные зубы не должны выпадать, – проговорил Джордж.

– Ты бы фмог полюбить кого-то фо вфтавными фубами?

– Конечно, – кивнул Джордж.

– Когда я фпрашиваю, мог бы ты полюбить кого-то фо вфтавными фубами, я не фпрашиваю, мог бы ты полюбить меня. Я фпрашиваю вовфе не это!

– Гхм, – сказал Джордж.

– Ефли мы и поженимся, – сказала Глория, – то вряд ли надолго. Потому что ты не будешь злитьфя как положено, когда я буду плохо фебя вефти.

Наступило долгое молчание, во время которого Джордж сумел-таки понять, о чем говорит Глория. Она считала себя никчемной, потому что никто не любил ее настолько, чтобы беспокоиться о том, хорошо она поступает или плохо. А раз так, она наказывала себя сама. А еще Джордж понял, что станет паршивым священником, если его не будет сердить, когда люди делают с собой такое. Безучастие, стыдливость, всепрощение здесь не подействуют.

Глория просила его полюбить ее настолько, чтобы разъяриться.

Мир просил его полюбить настолько, чтобы разъяриться.

– Замужем или нет, – сказал Джордж, – если ты и дальше будешь относиться к себе как к дешевке, а к земле Божьей как к городской свалке, то я от всего сердца желаю тебе гореть в аду!

Радость Глории Сен-Пьер была сияющей, глубочайшей. Джордж еще никогда в жизни не доставлял женщине – и себе – такого удовольствия. И в своей невинности он предположил, что следующим шагом должна стать женитьба.

Он попросил Глорию выйти за него. Она согласилась. Их брак был удачным. И стал для обоих концом невинности.

– А, все-таки переезжаешь наконец? – сказал мне Джино Доннини, маленький, свирепого вида человечек, в прошлом – блистательный оперный тенор.