Помню, как однажды случился на заводе взрыв, и дом наш тряхнуло… Как туда народ бежал! И мы со всеми. Ворота открыли настежь для «скорых». Рабочие взялись за руки живой цепью, никого не пускают на территорию. Женщины напирают, ревут сирены «скорой», машины одна за другой. Я все это видела! Грузят носилки закрытые простынями. Женщины коридором стоят, только бы дотянуться до края простыни, откинут ее, чтобы руку увидеть – мой или нет? И крики такие, что нет сил и слов передать!

* * *

Гибли люди не только на фронте. На заводе рабочих рук не хватало катастрофически, поэтому люди работали по несколько смен подряд. Помню, как хоронили 12 мальчишек, которых прислали из ФЗУ или по оргнабору Трагическая смерть. Для них освободили большую комнату под общежитие в нашем длинном заводском бараке, где жила 21 семья. Поставили им стол, а кроватей еще не было, а может быть, нары собирались построить, не знаю. В общем, спали они на полу на матрасах. И вот после работы, сколько у станка отстояли – не знаю, свалились и крепко заснули. И даже не проснулись, когда их ели крысы…

У нас в комнате возле дверей стояла палка. И когда мама нас, девчонок, провожала в туалет, она сначала палкой там стучала, отпугивала крыс. А у каждой семьи в комнате жила кошка. И все равно, помню, одного ребенка тоже не уберегли. Ходила санитарная служба, кричала «мыши, крысы?». Конечно, травили, но от их агрессии все тогда страдали, старые москвичи помнят…

* * *

Вспоминаю, как на коммунальной кухне устраивались банные дни. Сначала мамы моют девочек, потом мальчиков. Хотя и в Пресненские бани мы тоже ходили. А бывало, и к папе бегали в душ на завод попозже вечерком. И еще помню, как к нам приходила врач Духнина из детской поликлиники. Матери говорили: «Сегодня Духнина будет, кто с детьми останется?» А нас после эвакуации всех детей на коридор собралось 57 душ! Но ничего, как-то жили-выживали! И вот Духнина, светлая ей память, приходила на кухню, надевала белый халат и нас осматривала. Мы до трусиков раздевались. Сначала собирались одни девочки, потом мальчики. И каждому что-то она выписывала, буквально каждому! Кому капли глазные, кому полоскания, кому рыбий жир…

* * *

Я не забуду никогда послевоенный голод 47-го года, о котором почти не говорят. Тогда у нас как раз Валя родилась. Папа ждал сына и придумал имя Валентин, но родилась четвертая девочка. Она была очень-очень маленькая и похожа на сморщенную старушку. Помню, маме как кормящей достали квашеную капусту, и потом мы называли Валю «капустницей». Один раз нашей Лоре на улице сказали: «Такая большая, а в куклы играешь». Ей было 12 лет, мне – 9. А когда услышали, что мы сестренку нянчим, – не поверили, даже одеяльце откинули – «правда, ребенок»… Очень было голодно, и перебои в Москве с хлебом и продуктами. Даже дрожжевой коктейль исчез, который детям давали для поддержания, благодаря которому, я считаю, мы в войну выжили. И тогда папа принес для детей с завода рыбий жир, который шел для того, чтобы пропитывать опоку формовую. Мне кажется, наша Валечка без него бы точно не выжила. Кстати, когда я в 46-м пошла в первый класс, я не могла нести портфель. Очень я была маленькой – не с чего было расти! А мне было уже 8 – тогда в школу принимали с восьми лет, но портфель я тащила по земле. Тогда мама сшила мне легкую сумку из какой-то военной ткани. Долго я с ней ходила в школу. Мама у нас вообще молодец! Что бы мы делали, если б не ее сапожки из ватина, похожие на бурки, которые она шила на бабушкиной машинке «зингер». Мы под ее стрекот и засыпали. Обуви не было у людей, все за войну обносились, поэтому «бурки» мамины пользовались спросом.

Тогда вдоль всего Грузинского Вала до самого метро была барахолка, стояли в ряд люди, приходили сюда продать, что у них было, а мы просто ходили и смотрели, как в музее. Больше стояли женщины. Кто-то платье держал красивое, а кто-то половинку хлеба или четверть буханки, бывало – и кусочек…

Послевоенный голод понятен, не хватало рабочих рук ни посадить урожай, ни убрать его! Некому было! А крестьяне все сдавали государству и голодали сами. Володя, мой муж – крестьянский ребенок, страшно наголодался…

* * *

А мама наша уцелела совершенно случайно! Ее звали Мария Скаковская. Она родом из Белоруссии, из большой многодетной семьи, которая жила на хуторе в 12 километрах от городка Славное под Оршей. Ее 16-летней девочкой перед войной родители отправили в Голицино под Москву к старшей дочери помочь с детишками. Кстати, вместе с той самой машинкой «зингер», нашей кормилицей. Война забрала у мамы пять братьев. У старшего, Казимира, осталось четверо сирот. А самый младший, Петя, погиб в День Победы 9 мая 45-го во время разминирования. А сестру Тоню 18 лет угнали в Германию, и след ее потерялся. Большой семьи Скаковских не стало!

Детский сад в эвакуации. Слева – Лора, справа – Римма

Войну я встретил в Чумайском детском доме Кемеровской области. Мне было 12 лет. В 5 лет я стал крестьянским сиротой, как и мои братья и сестры. Всего мама родила 14 детей, понятно, что не все выжили. Я был тринадцатым, близнецом. В 33-м году наши родители умерли во время страшного голода, печально известного. Это другая трагическая страница нашей истории. Такая судьба выпала на долю нашего детства – позади голод, впереди война! В моем детском доме к началу войны было 120 таких сирот, детей голода, собранных отовсюду…

Все мальчишки рвались на фронт. Бежали мелкими группами, но их ловили и возвращали. До станции Мариинск надо было пройти 3 села, и всего 60 километров. Прорвались на фронт трое или четверо из нас. Воевали и два моих старших брата Сергей и Павел.

Сергей – морской пехотинец, в 42-м остался навечно под Смоленском. Ему было 22. В том же 42-м 19-летний Павел оставил на подмосковном снегу правую руку и прожил еще 9 лет без правой почки и правого легкого. Для меня они герои! Павел после госпиталя окончил школу экстерном в войну и за три года Свердловский геологоразведочный институт. Он успел еще три года поработать начальником партии в Восточных Саянах…

Когда из нашего села Чумай ушли на фронт мужчины, сельсовет предложил отдать часть коров и лошадей детскому дому. Наш директор, светлая ему память, Хохлов Андрей Кондратьевич (не подлежал призыву), с радостью согласился, поскольку с началом войны детский дом был снят с госдотации и должен был перейти на самообслуживание. Мы получили 14 коров, 12 лошадей и еще свиней и кроликов. Была даже маленькая пасека и 20 гектаров пашни. Старшие девочки научились доить и ухаживать за коровами. А мальчишкам надо было приручать лошадей – дали монгольских необученных. Для многих лошадь была и отрадой, и верным другом.

Первую военную зиму поголодали. Ведь мы растем, а норма хлеба – 250 граммов. На кухне три котла по 100 литров: под суп, второе (каша или картошка) и чай. Эти котлы с водой кипят, а наш директор ищет по селу, чем их заправить…