Из рассказов Марьи узнал он о гибели своего старшего брата с сыновьями. Что тела их даже не дали предать земле, а бросили в пылающий огонь горящего дома, про племянниц и жену Калины, про исчезнувшую внезапно семью Анисима, о тесте и многих сородичах, кои погибли, исчезли в классовых битвах Гражданской войны.

Через неделю свою единственную коровёнку, под рёв Марьи, он сдал в колхоз, в который попросился его записать. Председательствовал всё тот же бывший коммунар Иван Прозоров. По своей натуре он был незлобив, Зыкову Анисиму сочувствовал даже.

– Ну что ж, за такую сознательность, Григорий Самсонович, принимаем тебя и твою жену в колхоз! Пусть смотрят единоличники на твой пример! – не растерявшись, огласил своё быстрое решение председатель. – И корову твою берём в колхозное стадо, о чём сейчас выдам тебе документ, а ты напиши самолично заявление о вступлении в колхоз.

Григорий понимал, как опасно сейчас любое неповиновение. Под угрозой жена и сын! Узнать об Анисиме ничего не удалось. Его ознакомили только с решением окружного ОГПУ о высылке на спецпоселение семьи Анисима, но куда, конкретно никто не говорил. Понимал, что активные поиски брата сейчас опасны, необходимо подождать. Григорий стал помогать племянницам и сестре Анне Самсоновне, которые очень обрадовались появлению дяди и брата. Однако в положении племянниц и сестры ничего изменить было нельзя – «семьи врагов народа». Марья тоже всё стонала, что навлечёт Григорий своими племянницами и на них беду. Пришлось вести себя тихо. В семье оставшихся женщин появился мужчина. Это сразу стало видно по поправленным воротам, обновлённой крыше, ограде. Григорий обустроил землянки племянниц и сестры, но ходить к ним средь бела дня не решался.

Тавангинские поселенцы за лето поставили три избы и кое-какие постройки. Старшим в поселении комендатурой был назначен Анисим Самсонович. Ссыльные на разбитых огородах и запашных клиньях посадили и посеяли свой будущий урожай. Трудились семьями от рассвета до глубокой ночи. Скотину завести не разрешили. Но с сентября на поселенцев была наложена трудовая повинность. Принудительный труд забирал много времени, так что домашние дела во многом легли на женщин и детей. Мужчинам же и юношам-подросткам вменялось строительство длинных бараков и обустройство их. Поселенцы понимали, что энкавэдэшники готовятся принять «пополнение». И в двадцать девятом, особенно в тридцатом, тридцать четвёртом репрессированные крестьяне пошли партиями. Если первые прибывшие в места поселения репрессированные жили как единоличники, то в тридцатые годы сосланных объединяли в трудовые лагеря.

Летом на плотах их в огромном количестве доставляли в поселение. Анисим, как старший, пытался хоть как-то наладить жизнь вновь прибывающих людей. Двигаясь на баржах по Оби, а потом на плотах по таёжным речкам, они ничего не могли брать с собой. Смертность была настолько велика, что погосты росли быстрее, чем численность поселенцев. Ни продуктов, ни медикаментов им было не положено. Истощённые, они умирали от голодной дистрофии, дизентерии. Начались эпидемии, не раз прошёлся по людям сыпной тиф. Оставшиеся в живых также отвоёвывали землю у тайги, но не все выдерживали и это испытание. Однако численность поселений значительно выросла. Как правило, первые три года переселенцы жили в трудовых лагерях, занимаясь лесозаготовками, затем их переводили на поселение. Тавангинские спецпоселения превратились в большие сёла. До 1934 года семьи жили единоличными хозяйствами. Переписка была запрещена. Анисим не знал ничего об оставшихся в родном Луговом родичах. Да и остался ли кто? Весной тридцать четвёртого года репрессированных и прочих поселенцев ссыльного таёжного края стали приписывать в колхозы. Анисим Самсонович пережил вторую волну коллективизации. Поднявшись своим трудом на северной земле, он сдал свой скот и инвентарь в колхоз «Красная звезда».

Прошли годы… Карательно-надзорные меры в стране в отношении к «врагам народа» продолжались вплоть до 1957 года. Отгрохотали залпы Великой Отечественной войны. В тылу и на фронте оказалось немало из тех, кто ранее подвергся репрессиям. Они проявили самоотверженность в борьбе с врагом, ковали победу своим трудом.

Для обеспечения нужд военного времени Анисим Самсонович Зыков, имея уже солидный возраст, вместе с женщинами, шестнадцатилетними студентками Колпашевского педагогического училища, которых направляли регулярно, работал на лесоповале: валил, кряжевал в тайге вековой кедрач, сосну, лиственницу. Почти всю войну прожил в тайге. Что могли сделать шестнадцатилетние девчушки, которые буквально падали от тяжёлой физической работы! За самоотверженный труд Анисим Самсонович был награждён почётной грамотой, подписанной самим Сталиным, которую он потом тайно сжёг. Слишком тяжелы были воспоминания пережитого.

В конце пятидесятых годов репрессированным было разрешено вернуться в родные места. Анисим Самсонович понимал, что братьев в живых нет, да и возраст солидный, ему уже девятый десяток шёл. Всё это не оставляло надежд на возможную встречу с сородичами. Семья решила остаться в этом суровом крае. Многие же люди вновь двинулись с мест, уехали они и из таёжных тавангинских сёл. Из десяти «обмелевших» колхозов создали один объединённый колхоз имени Чапаева с центральной усадьбой в селе Нижняя Таванга. Годы летели, словно суровые зимние метели, кружили, засыпая голову снегом. Но силушка, слава Богу, не иссякала. Анисим вместе с Евдокией Иосифовной и дочерью Аксиньей жили всё в том же доме, отстроенном в тридцатом году переселенцами Зыковыми. В сараях теснилась живность: две коровы, пара кабанчиков, козы, птица, обрабатывали большой огород. Заботы хватало. «Ну да ничего, Бог дал здоровье, а остальное приложится», – размышлял Анисим Самсонович.

Аксинью он сильно жалел. Не повезло дочери. Ушёл Василий, как и все тавангинские мужики, летом 1941 года на фронт, но к жене не вернулся. Нет, не погиб, слава Тебе, Господи! Ранило его в 43-м, в госпитале где-то на Урале несколько месяцев отлежал, а потом опять на фронт ушёл и до Победы, до взятия Берлина, военными дорогами прошагал. Честно воевал, был награждён. Письма жене писал, а домой не вернулся. Осталась Аксинья с дочерью. Ждала, ждала его, а он не вертался и не вертался. И вдруг осенью 45-го от него письмо пришло с Урала. Просил развод у Аксиньи. Оказалось, когда был на излечении в госпитале с ранением, завёл шашни с тамошней медицинской сестрой, к которой и пришёл сразу после демобилизации в мае 45-го! А к дочери не вернулся, даже не показался домой! А она, как и все бабы, всю войну в трудармии лямку тянула. Что тут поделаешь? Суди не суди, осталась ни вдовой и ни солдаткой, а мужа потеряла. Тоже война виновата. Одной без мужика тяжко в деревне, вот и позвал Анисим дочку в родительский дом вернуться. Приехали в Тавангу с внучкой Машей той же осенью. Маша уже большая была, в школе училась. Так и жили, а Анисим Самсонович за главу семьи значился. Горе пережили. Евдокия Иосифовна, супруга, верный спутник и друг сердечный, ушла из жизни в 1961-м на девяностом году. Умерла тихо, легко и не болела даже. Почувствовала, что утомилась, прилегла отдохнуть, уснула вроде, а сама дышать перестала. Устало, видать, сердце у неё, и душа к Богу запросилась. Схоронили с дочкой, сынок с детьми подъехал, Маша из Томска, куда учиться уехала. Проводили Евдокию в последний путь, помолился Анисим за новопреставленную рабу Божью Евдокию. Вскоре за женой последовала и сестра Прасковья Самсоновна, разделившая участь своего брата и его семьи в этом суровом северном крае. И остались они с дочкой вдвоём.