– Она проболталась, что убила своего бывшего?

– Да. По крайней мере, тетя Марина сделала такой вывод. И как только это произошло, она стала Машу обличать. И угрожать ей. Сказала, что пойдет в полицию, напишет заявление… Маша испугалась и… – Илья шумно выдохнул. – Убила Марину. Схватила со стола нож – они резали сало на закуску – и вонзила ей в живот. Маша была очень пьяна. И не сразу поняла, что натворила. Она очень хорошо к Марине относилась когда-то. Можно сказать, по-дружески ее любила. И вот она лежит перед ней… мертвая! Маша, не до конца отдавая отчет в своих действиях, стала водить острием ножа по лицу Марины…

– И написала слово «Прости»?

– Да…

Сколько раз Илья прокручивал в голове эту сцену… Наверное, миллион! И столько же раз содрогался, представляя, как та рука, которую он обожал целовать, нежная, бледная, с тонкими пальчиками, хватает нож и вонзает его в живот, к которому он, дрожащий, испуганный, одинокий, как потерявшийся щенок, прижимался в камере предварительного заключения…

А потом та же рука наносит на лицо, так часто освещавшееся ободряющей Илью улыбкой, порезы…

Просит ее простить!

Но как? Как такое простить?

Тетя Марина была ему больше чем друг. Почти как мать. А он для нее… Сын? Наверное, нет. Илье иной раз казалось, что Марина любит его как мужчину. Но он убеждал себя в том, что это ему лишь мерещится.

– Откуда ты узнал обо всем этом? – услышал он голос Тани и встряхнулся, как выбравшаяся из воды собака.

– Маша рассказала. Мы встретились с ней на могиле Марины. Она была привычно пьяна. Тогда я увидел ее впервые после разлуки. При Маше была бутылка какой-то дешевой водки. Мы выпили за упокой. Ее развезло еще больше. Я поехал ее провожать. Не мог бросить в таком состоянии. Она раньше жила с матерью в квартире, а когда та умерла, Маша обменяла свое жилье на другое. Переехала в дом на окраине. Сразу за ним был лесок… Там я ее и похоронил.

– Зачем ты убил ее?

– Не смог сдержаться. Она рассказала мне все! Покаяться решила. А я был зол на весь мир и так. Отсидел ни за что. Единственный друг убит. И по чьей вине? По ее! Я ударил Машу по голове тем, что попалось под руку. Это была табуретка. И проломил ей череп. Маша умерла. Я вынес ее труп из дома и закопал в лесочке.

– И вот его нашли, – сказал Роман.

– Нашли… – эхом повторил Илья.

Он удивлялся самому себе. Не думал, что сможет рассказать кому-то о том, что совершил. Да еще так бесстрастно…

Когда он встретил Машу на кладбище, его чуть не разорвало изнутри. В нем забурлило сразу столько разных чувств, что он почувствовал себя емкостью, в которой смешали химические реактивы, которые при контакте друг с другом взрываются.

Он все еще ее любил…

И ненавидел.

Проклинал…

И желал счастья.

Простил и понял…

Затаил обиду и так до сих пор не постиг, почему она так с ним поступила.

Хотел все вернуть назад и…

И убежать от нее, как от зачумленной.

Илья не думал, что в человеке могут жить два диаметрально противоположных чувства – любовь и ненависть. В книгах, которые он запоем читал в детстве и юности, герои испытывали их постоянно. А он не верил, что такое возможно. Считал это художественным вымыслом. И вот наступил момент, когда на него снизошло озарение. Все бывает в этой жизни! И человек может испытывать даже любовь и ненависть одновременно.

После общения и распития водки на могиле тети Марины Илья еще и жалеть Машу начал. «Бедная, бедная, – думал он, – сломала ее та трагедия. Меня нет, а ее…»

Тогда он еще не знал, что конкретно ее сломало.

А когда узнал… Произошла та самая реакция, которая вызывает взрыв!

Она превратила Илью в орудие поражения. Дотянувшись до табурета, он обхватил пальцами его ножку и… ударил Машу с такой силой, что ее череп треснул, как переспелый арбуз. Это было отвратительно. Илью мгновенно затошнило и вырвало бы, если б он не зажал рот рукой.

Дальнейшие действия он производил на автопилоте. Заворачивал тело в ковер, выносил его, искал лопату, рыл могилу, хоронил Машу, забрасывал ее тело землей… затем ровнял ее… возвращался в дом, отмывался.

Просто чудо, что никто не застукал его за одним из этих занятий!

И снова к действительности его вернул голос брата. К нему обращался Роман:

– Что ты намерен теперь делать?

– Бежать!

– Куда?

– Куда глаза глядят. В тюрьму я не вернусь. Хватит с меня!

– Неверное решение. Ты должен оформить явку с повинной. Твое старое дело будет пересмотрено и…

– Да на меня всех собак навешают, неужто ты не понимаешь? Доказательств моим словам нет! Зато есть труп! Куча трупов… Меня как маньяка засадят в тюрягу до скончания дней.

– Но бегство тоже не выход. Ты не можешь скрываться всю жизнь.

– И все же я попробую. Деньги на левый паспорт у меня есть, знакомые, которые помогут его выправить, – тоже.

– Что ж… как знаешь, – сказал Роман.

– Отдохну немного и свалю. Только надо пару звонков сделать, прежде чем телефон выкину.

– Зачем выкидывать? – округлила глаза Таня.

– Запеленгуют по нему меня. – Илья шумно выдохнул. – Ладно, пойду я.

– Куда?

– Позвоню, потом полежу часа три. Спать не смогу, наверное, но хоть отдохну. Давайте прощаться.

– Сейчас?

– Лучше сейчас.

– Подумай еще разок, Илья, – сказал Рома. – Пока будешь отдыхать.

– Нет, я все решил. Прощай!

– Прощай.

Они обменялись кивками. Руку друг другу не пожали.

– И ты, Дэн!

Младший помахал Илье искусственной рукой.

Сестер Илья расцеловал. И, развернувшись, зашагал к корпусу. Остальные посидели еще какое-то время в беседке. Но разговор не клеился, всем было неуютно, и через четверть часа они последовали примеру Ильи.

Дэн сидел на подоконнике и грыз семечки. В раннем детстве, когда еще жил в России, он очень их любил. Но Таня не давала ему семечек. Он не умел их чистить и ел с кожурой, от чего, по мнению сестры, у него мог воспалиться аппендикс. Дэн клянчил их у бабушек, что сидели у подъездов. Или воровал из кармана сторожихи, когда находился в интернате. Переехав в Америку, Дэн о семечках позабыл. И вот, вернувшись на родину, вспомнил. Сразу по приезде купил целый пакет. Сгрыз их зараз, засыпав шелухой весь гостиничный номер.

Сейчас в его руках был другой пакет, приобретенный в баре турбазы. Дэн разгрызал семечки зубами, а шкурки выплевывал в окно. Точно как сторожиха из интерната.