73550 Meribel

Savoie

France

28 декабря

Моя дорогая Сесилия,

Как я и обещал, пишу тебе на бумаге из отеля Grand Coeur, потому что я знаю, как ты любишь хорошие отели – и как ненавидишь электронную почту и не доверяешь ей!

Я сижу в баре отеля и притворяюсь, что работаю. Но на самом деле я думаю только о тебе и о том, как я по тебе скучаю и как хочу, чтобы ты была сейчас рядом – только мы вдвоем, ты и я, и мы бы катались на лыжах, и разговаривали, и занимались любовью и гуляли. Здесь замечательно красивые горы».

Том вдруг почувствовал странную симпатию к Уоллингеру, неверному мужу, вообразившему, что он влюбился, и чей жалкий секрет был раскрыт. В то же самое время его ужасало, что письмо оказалось в руках Рэйчел. Он не мог себе представить, как это должно было на нее подействовать.

«Интересно, где ты сейчас, вот в эту самую минуту? Что ты делаешь? Есть ли у тебя чем заняться, когда ресторан закрыт? Сесилия, я хочу тебе признаться – не проходит и пяти минут, чтобы я не подумал о тебе. Я катался с Эндрю на лыжах сегодня днем – и все время ты была в моей голове и в моем сердце. Я чувствовал, как меня заполняет твоя любовь и моя любовь к тебе. На протяжении всего своего брака – да что там, на протяжении всей своей взрослой жизни, теперь я это понимаю, я искал только тебя. Женщину, с которой я ощущаю себя совершенно свободно, с которой я могу быть тем, кто я есть, говорить то, что мне хочется, вести себя так, как мне хочется, без упреков, без виноватости, без фальши. И это в сорок шесть лет! Смешно».

Слова «взрослой» и «кто я есть» были с силой подчеркнуты, как будто Уоллингер наконец отбросил свою серьезность и солидность и стал писать в том же стиле, что пишут подростки.

«Иногда я думаю, что потратил почти всю жизнь на ложь – а ведь это нездорово, плохо, и не только для меня, но и для моей семьи и даже друзей, которых я подводил и, получается, предавал из-за этого двойного существования… словно у меня два сознания и два сердца. И я живу так уже слишком долго. Я хочу остановиться. Остаться с тобой, подвести под прошлым черту, бросить эту проклятую работу и посвятить себя тебе и нашей любви. Я хочу быть с тобой до конца своих дней. Хочу, чтобы мы построили что-то вдвоем – наше, общее».

Рэйчел стояла у окна, завернувшись в полотенце. Сквозь тоненькую щелочку в жалюзи она смотрела на ночные огни города. Что думать о письме, Том не знал. Если Пол был настолько влюблен в Сесилию, почему он держал в книге на ночном столике фотографию Амелии? Действительно ли он собирался расстаться со службой, или это был просто хитрый ход – убедить любовницу в серьезности своих намерений и удержать рядом, влюбить в себя еще больше? И о каких «друзьях» он говорил? Разумеется, в первую очередь об Амелии. Но кого еще «предал» Пол? Может, у него были интрижки и с другими женами сотрудников МИ-6?

«Сесилия, я тоскую по тебе. Я жажду тебя. Не могу перестать о тебе думать. Все время вспоминаю лето – как ты оставила для меня ключи от своего дома снаружи, я вошел, и ты ждала меня. Наверное, никогда ты не выглядела такой прекрасной, как в тот день. Загорелая кожа, приоткрытые губы, зовущие, манящие. Тогда я не хотел торопиться. Я сходил по тебе с ума всю неделю, а мы только разговаривали, и все, и я жаждал тебя, как сейчас. Я помню запах твоей кожи – лосьон от загара, соленая морская вода – и твоя сладость. Я помню, как ты кончила, твой экстаз, и я был рад, что подарил тебе это наслаждение, потому что каждая секунда, проведенная с тобой, была раем».

Том отложил письмо. Он прочитал достаточно. Ему казалось, что теперь он будет помнить Пола именно таким. Не шпионом, не другом, не отцом. Влюбленным мужчиной, который потерял голову из-за потрясающего секса с женщиной. К его облегчению, Рэйчел обернулась и неожиданно пошутила:

– Я видела ее фотографию. Она выглядит как чертова на’ви.

– Что еще за на’ви? – спросил Том. Ему хотелось ей подыграть.

– Ну, ты знаешь. Фильм «Аватар». Такие синие уродцы с другой планеты под два метра ростом. Она такая длиннющая, что похожа на какое-то растение. И к тому же у нее ненастоящие сиськи.

Том сложил письмо и положил его на прикроватный столик.

– Представляешь, я даже помню, когда он написал это письмо. Он сказал, что ему нужно закончить доклад и он не может поехать со мной в Мерибель[20]. А мне очень хотелось побыть с ним вдвоем, потому что он все утро катался на лыжах с мамой и Эндрю. – Здесь Том засомневался. Он чувствовал, что Рэйчел лжет себе, чтобы отец в ее глазах был виноват еще больше. – Но нет, работа прежде всего. Целую неделю я думала, что они с мамой наконец-то действительно счастливы. И она тоже так думала. У них ведь были проблемы в прошлом, ты знаешь. – Том кивнул. – Помню, как они шли по улице, держались за руки и целовались. Как-то очень просто и старомодно, как настоящие муж и жена. – Она покачала головой и улыбнулась. – Но естественно, мой отец был такой человек, который может разыгрывать счастливую семью со своей женой, сыном и дочерью, а потом преспокойно сесть и написать средь бела дня вот такое дерьмо венгерской шлюхе вдвое моложе себя.

– Рэйчел…

– Да все нормально. Я не злюсь. Просто так кажется, когда я говорю, а на самом деле это не так. Поверь мне, у меня было достаточно времени, чтобы понять, что за человек мой отец. Просто… меня немного расстраивает, что та счастливая неделя, как выяснилось, ничего не значила, потому что он все время думал, как будет трахать свою на’ви. Составлял в голове эту хрень. Записывал ее на бумагу, сидя в баре, а притворялся, будто занят важной шпионской деятельностью. Я нашла еще письма – много, штук десять. Но от него – только одно. Ты обратил внимание на почерк – весь такой аккуратный, твердый, ни ошибок, ни помарок? Типичный папочка, который привык контролировать все на свете. Все другие письма от на’ви. Безграмотная корова. Она едва умеет писать.

– Значит, эта открытка на похоронах, цветы… они были от нее? Она послала ему личное письмо, такое, чтобы твоя мама не смогла ничего понять. Но ты узнала почерк.

– Да.

Они помолчали. Потом Том тоже отправился в ванную. Когда он вышел, Рэйчел все еще стояла у окна.

– Вернись в кровать, – попросил он.

Так же молча она скользнула под простыню и снова свернулась рядом с ним клубочком. Том знал, что никаких разговоров больше не будет. Он поставил будильник на восемь и закрыл глаза, поглаживая Рэйчел по спине. Потихоньку она задремала. Он уже слышал ее сонное размеренное дыхание, как вдруг она прошептала:

– Ты такой хороший.

Он поцеловал ее в лоб.

– Ты тоже.

Интересно, сколько же он не говорил никому таких слов? И ни от кого не слышал?

Потом всегда было так же. Возвращение домой по той же тихой улочке, взгляды незнакомцев. Как быстро восторг сменялся стыдом. Мужчины в чайных, женщины, отскребающие ступеньки на парадном крыльце своего дома, – все, все смотрели на него. И все, казалось ему, знали, чем он только что занимался.