Пятилетний ребенок может быть допущен в общество восьмилетних, а их, в свою очередь, могут терпеть десятилетние, которые уже самостоятельно ходят по улице и у которых есть пенал с ключиком и записная книжка. Приятель, который старше на два класса, способен объяснить множество непонятностей, за половинку пирожного или даже задаром он объяснит, просветит, откроет тайну.

Магнит притягивает железо потому, что он намагничен. Лучшие кони – арабские, у них тонкие ноги. У королей кровь не красная, а голубая. У льва и орла тоже наверняка голубая (об этом надо бы еще кого-нибудь спросить). Если труп схватит кого-нибудь за руку, то уже не вырвешься. В лесу есть женщины, у которых вместо волос гадюки, он сам видел на картинке, даже в лесу видел, но издалека, потому что, если посмотреть поближе, человек превратится в камень (врет, небось?). Он видел утопленника, знает, как родятся дети, умеет из бумажки сделать портмоне. И он не просто говорил, что умеет, а прямо вот взял и сделал. Мама так не умеет.

80. Если бы мы не относились пренебрежительно к ребенку, к его чувствам, стремлениям, желаниям, а следовательно, и к играм, мы бы понимали, что он совершенно прав, когда с одним водится охотно, а вот другого избегает, встречается с ним по принуждению и играет неохотно. Можно подраться и с лучшим другом, но потом быстро приходит согласие, с немилым же и без явной ссоры водиться неохота.

С ним нельзя играть, он, чуть что, – ревет, сразу обижается, жалуется, кричит и бесится, хвастается, дерется, хочет быть главным, сплетничает, обманывает – врун, неуклюжий, маленький, глупый, грязный, противный.

Один маленький плаксивый вредина может испортить всю игру. Присмотрись, сколько усилий прилагают дети, чтобы его обезвредить! Старшие охотно принимают в игру малыша, потому что и он может на что-нибудь пригодиться, только пусть довольствуется второстепенной ролью, пусть не мешает.

«Отдай ему, уступи, разреши: он же маленький»

Неправда: взрослые тоже детям не уступают…

Почему он не любит ходить туда в гости? Ведь там есть дети, он охотно с ними играет.

Охотно, но только у себя или в саду. А там есть пан, который кричит; там назойливо целуют; служанка его обидела; старшая сестра дразнится; там собака, которой он боится. Самолюбие не позволяет ему назвать истинные мотивы, а мать думает, что это каприз.

Не хочет идти в сад. Почему? Потому что ему старший мальчик пригрозил, что побьет; потому что бонна одной девочки пообещала, что пожалуется на него; потому что садовник погрозил ему палкой за то, что он залез на газон за мячиком; потому что он обещал мальчику марку принести, а она куда-то подевалась.

Есть капризные дети, я их видел десятки на своих врачебных приемах. Эти дети знают, чего хотят, но им этого не дают, им не хватает воздуха, они задыхаются под тяжестью родительской опеки. Если дети в целом относятся к взрослым весьма прохладно, то эти патологически капризные дети свое окружение презирают и ненавидят. Неразумной любовью можно искалечить ребенка; закон должен взять его под свою защиту.

81. Мы обрядили детей в униформу детства и верим, что они нас любят, уважают, доверяют, что они невинны, доверчивы, благодарны. Мы безупречно играем роль бескорыстных опекунов, умиляемся при мысли о принесенных нами жертвах, и, можно сказать, до поры до времени нам с ними неплохо. Сначала они верят, потом сомневаются, пытаются отбросить коварно подкрадывающиеся сомнения, иной раз пробуют бороться с ними, а увидев бессмысленность борьбы, начинают водить нас за нос, подкупать, использовать.

Они подкупают нас просьбой, обаятельной улыбкой, поцелуем, шуткой, послушанием, подкупают сделанными нам уступками, редко и тактично дают нам понять, что и у них есть кое-какие права, иной раз побеждают нас настырностью, а иной раз открыто спрашивают: «А что я за это получу?»

Сто ипостасей покорных и взбунтовавшихся невольников.

«Некрасиво, неполезно, грешно. Пани в школе говорила. Ой, если бы мама знала…»

«Не хочешь – можешь идти. Твоя пани не умней тебя. Ну и что ж, что мама знает, что она мне сделает?»

Мы не любим, когда ребенок, которому мы читаем нотацию, что-то бурчит себе под нос, потому что в гневе на язык просятся искренние слова, которые мы и знать не хотим.

У ребенка есть совесть, но ее голос молчит в мелких будничных стычках, зато наружу выходит тайная ненависть к деспотической и, следовательно, несправедливой власти сильных и поэтому безнаказанных.

Если ребенок любит веселого дядюшку, то за то, что благодаря ему ребенок получает минуту свободы, за то, что он вносит в дом жизнь, за то, что принес ему подарок. А подарок тем более ценен, что удовлетворил давно вынашиваемую мечту. Ребенок намного меньше ценит подарки, чем мы думаем, он неохотно принимает их от неприятных ему людей:

«Он думает, что мне милостыню подал!» – бушует в ребенке унижение.

82. Дураки все-таки эти взрослые: они не умеют пользоваться своей свободой.

Они такие счастливые, все могут купить, что хотят, все им можно, а они всегда на что-то злятся, кричат из-за ерунды.

Взрослые не все знают, часто отвечают, чтобы отвязаться, или шутят, или так говорят, что понять невозможно, один говорит одно, другой – другое, и неизвестно, кто говорит правду. Сколько на небе звезд? Как по-африкански будет «тетрадь»? Как засыпает человек? Живая ли вода, и откуда она знает, что сейчас ноль градусов, что из нее должен сделаться лед? Где находится ад? Как тот пан сделал, что в шляпе из часов приготовилась яичница, и часы целы, и шляпа не испортилась: это чудо?

Взрослые не добрые. Родители дают детям есть, но они это и должны делать, а не то мы умрем. Они ничего детям не разрешают, смеются, когда что-нибудь скажешь, вместо того чтобы объяснить, нарочно дразнят, высмеивают. Они несправедливые, а когда их кто-нибудь обманывает, то они ему верят. Любят, чтобы к ним подлизывались. Когда они в хорошем настроении, то все можно, а когда злые, то все им мешает.

Взрослые врут. Это вранье, что от конфеток глисты заводятся, а если не будешь есть, то тебе цыган приснится, а если болтать ногами, то черта в люльке качаешь.

Они не держат слова: обещают, а потом забывают, или выкручиваются, или, вроде как в наказание, что-нибудь запрещают, да и так бы ведь не позволили.

Они велят говорить правду, а скажешь правду, так они обижаются. Они двуличные: в глаза говорят одно, а за глаза другое, не любят кого-нибудь, а сами притворяются, будто любят. Только и слышишь от них: «Пожалуйста, спасибо, извините, кланяюсь» – можно подумать, они и в самом деле так думают.

Настоятельно прошу вас обратить внимание на выражение лица ребенка, когда он, весело подбежав к вам, разыгравшись, скажет или сделает что-нибудь неуместное, и вдруг вы резко его одергиваете.