Аполлинарий Модестович в свою очередь сначала официально объяснил, что ему надо, потом просил несговорчивого директора подобру-поздорову расстаться с ребром, затем перешел на слезно-умоляющий тон и пообещал дать расписку об изъятии реликвии, но все бесполезно. Тогда гоголевед перешел к крайним мерам – как было написано выше, он принялся гоняться за хранителем ценностей города Кишковерстска и дошел до того, что выследил, где тот живет. Пулькин отец не оставлял свою жертву ни на минуту – он словно тень везде и всегда следовал за ним. Даже отказался от гостиничного номера, чтобы не платить лишних денег, а ночью обосновался на коврике у порога дома директора краеведческого музея. Утром он встречал его измученной улыбкой, стоило тому только приоткрыть дверь своей квартиры, вечером – провожал весь истерзанный, но улыбающийся, пока у него перед носом не захлопывалась дверь. Так продолжалось около трех недель.

И Аполлинарий Модестович пошел на крайнюю меру, прибереженную на самый исключительный случай – он предложил директору взятку. Тот отказался. Однако Пулькиного отца это не расстроило – он подумал, что просто предложил слишком мало, и на следующий день сумма взятки возросла вдвое. Хранитель снова отказался, но гоголевед отказывался верить, что директор краеведческого музея настолько честный, что не берет взяток. «Мало», – снова решил он. На следующее утро Аполлинарий Модестович гордо зашел в кабинет, сел напротив жертвы, которая перелистывала толстый учетный журнал, и пульнул увесистый конверт – тот исчез между страницами.

– Выйдите вон! – прикрикнул директор, не думая возвращать взятку.

Гоголевед покинул кабинет, будто под гипнозом. Он с отрешенным взглядом бродил по двум маленьким зальчикам краеведческого музея, а в голове крутилась одна-единственная мысль: «Плакали мои денежки! Плакали мои денежки!» Тут вдруг дверь кабинета распахнулась, и хранитель ценностей города Кишковерстска тихо попросил Аполлинария Модестовича войти.

Пулькин отец не просчитался, он попал в самое яблочко, не веря в честность директора. Теперь гоголевед дал столько денег, от количества которых хранитель отказаться не смог.

– Я принимаю ваше предложение, – сказал он, будто делая огромное одолжение, однако при этом пугливо, с опаской глядел по сторонам – нет ли во всем этом какого-нибудь подвоха и не отведут ли его прямо сейчас под белы рученьки в надлежащие органы. – Но с одним условием – вы должны написать расписку, что изъяли останки основателя города... – он задумался, – ну, допустим, на месяц, и ровно через месяц обязуетесь их вернуть в целости и сохранности.

– А если научно будет подтверждено, что это не останки основателя города, а действительно ребро великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя, автора бессмертного «Носа»? – удивился Пулькин папаша.

– Тогда катитесь на все четыре стороны! – теряя самообладание, воскликнул хранитель сомнительных реликвий, а Аполлинарий Модестович понял, что нужно соглашаться на все, иначе не видать ему ни собственных денежек, ни вожделенного ребра, и он быстро и небрежно настрочил расписку, после чего два ненавистника пожали друг другу руки, а директор на прощание заверил гоголеведа, что его деньги будут потрачены с пользой для дела, а именно, на открытие третьего зала краеведческого музея.

По приезде в Москву супруги арендовали на месяц ячейку для хранения драгоценного ребра в коммерческом банке и, купив билеты (причем обратных билетов они купили три, не сомневаясь, что Микола Тарасович Яновский – потомок Гоголя, поедет с ними в Москву) на последние деньги вчера вечером покинули бескрайние российские просторы и отправились в дивные дали вольной Украины. На Полтавщину. В богом забытую хату, что стоит на отшибе от воспетого когда-то Гоголем хутора, который расположен недалеко от Диканьки.

– Я с ужасом ожидаю их приезда! Они снова приволокут этого ненормального потомка-таксидермиста, он опять заполонит квартиру своими вонючими чучелами и будет петь непотребные песни. А главное, что мне придется снова освобождать для него комнату! – печально заключила Пулька.

– Ничего, Пульхэрия, голубонька, не переживай так! – утешил ее Аркадий Серапионович, взяв за руку. – Поживешь у меня-э.

На улице стало совсем темно, я включила фонарь, и вдруг меня словно кипятком окатили. «Задвижка! Заглушка! Кузя!» – молнией вспыхнуло в моей в голове, и я опрометью понеслась в дом. Наверняка проктолог – мастер по растопке печей – и понятия не имел о том, что можно умереть от угарного газа.

Я влетела в кухню – вроде бы газом никаким не пахнет. В печке дотлевали угли. Метнулась в комнату, зажгла ночник – и задвижка, и заглушка были выдвинуты. Значит, все-таки Аркадий Серапионович действительно умел растапливать печь. Я задвинула их, чтобы тепло не улетучилось, как вдруг услышала за спиной шуршание.

Кузя не спал, а сидел на кровати и пытался завернуть гору фантиков из-под шоколада в один, чтобы создать вид, что он съел всего одну шоколадку, а не половину той кучи, что мне привез из Швейцарии Влас.

– Ты почему не спишь? – шепотом спросила я.

Будущее дарование со страхом посмотрело на меня и даже пригнулось, будто ожидая затрещины. «Анжелка совсем его доконала», – подумала я и, присев на краешек постели, сказала:

– Кузя, а давай маме не будем ничего рассказывать?! Хочешь пить?

– Да, – кротко сказал он.

– Отдай мне все фантики, я их выкину, – я протянула ему стакан сока. – А теперь ложись спать. Ладно?

– Ты доблая, – заметил он, а я убрала весь шоколад в кухонный шкаф и собралась было уходить, как Кузя спросил: – Ты насла новые квалтилы лозовых полосят и длаконов?

– Да, они теперь живут в пальмах, которые купил мой муж, – сказала я и хотела было пригласить его в гости, поискать их в новых хамеропсах Власа, но вспомнив, чем это закончилось в прошлый раз, удержалась, и вместо этого пожелала спокойной ночи.

– Ты можешь хоть сейчас не переводить свои инструкции к электровеникам?! Это в конце концов неуважительно! – кричала Икки на Овечкина, который царапал что-то в блокноте на коленях при ярком свете фонаря.

– Умолкни! – буркнул он.

– Молчи, женщина! – тут же подхватил Иннокентий.

– А тебя я вообще уволю! – расходилась Икки.

– Тогда я гасскажу все тайны вашего секгетного пгедпгиятия! – Он задумался и добавил: – И пго тогпеды тоже!

Бывший бабушкин ученик вытер о комбинезон каменщика руки, измазанные в кетчупе, встал и пошел по направлению к калитке.

– Кеша, ты куда? – забеспокоилась Света, но он даже не обернулся.

Мы повскакали с мест и пошли за Иннокентием. Тот лихо сиганул через забор и отправился в никуда. Я открыла калитку, «жена» бросилась за «мужем» вдогонку, мы тоже вышли на дорогу – конструктор упаковок для микроторпед быстро удалялся – в лунном свете еще виднелось одно торчащее кверху «ухо» кроличьей шапки. Вскоре и оно исчезло. Лишь далеко-далеко светилась светоотражающая полоса на жилетке.