— Тем летом, когда она исчезла, вы не замечали ничего странного в ее поведении?

— Нет. Теперь уже не знаю. Не думаю. Я сам себе часто задаю этот вопрос и не могу на него ответить.

Тем не менее он вспомнил, что в то лето, в самом начале каникул, Нола иногда казалась очень грустной, но он списал это на переходный возраст. Потом я попросил разрешения посмотреть комнату его дочери; он проводил меня, словно хранитель музея, и строго велел ничего не трогать. После исчезновения Нолы он оставил ее комнату такой, какая она была. Все было на месте: кровать, этажерка с куклами, маленький книжный шкаф, парта с разбросанными ручками, длинной железной линейкой и пожелтевшими листками бумаги. Бумага была почтовая, та самая, на которой она написала записку Гарри. Отец заметил, что меня она заинтересовала:

— Она покупала эту бумагу в канцелярском магазине в Монберри. Она ее обожала, всегда носила с собой, писала на ней заметки, записки. Эта бумага была она сама. У нее всегда было несколько блоков в запасе.

Еще в углу комнаты стоял портативный «ремингтон».

— Это была ее машинка? — спросил я.

— Моя. Но она тоже ею пользовалась. В то лето, когда она исчезла, она брала ее очень часто. Говорила, что ей надо напечатать важные документы. Довольно часто она даже уносила ее из дому. Я предлагал ее подвезти, но она всегда отказывалась. Уходила пешком, волоча ее за ручку.

— Значит, в комнате с тех пор ничего не изменилось?

— Все было ровно так же. Эту самую пустую комнату я увидел, когда пошел ее звать. Окно было распахнуто настежь, и занавески покачивались от легкого ветерка.

— Думаете, в тот вечер кто-то проник в комнату и увел ее силой?

— Не могу вам сказать. Я ничего не слышал. Но, как видите, никаких следов борьбы нет.

— Полиция обнаружила при ней сумку. На сумке, внутри, было выбито ее имя.

— Да, меня даже просили ее опознать. Это был мой подарок на день рождения, на ее пятнадцать лет. Она увидела эту сумку в Монберри, когда мы с ней ездили туда вместе. До сих пор помню тот магазинчик на главной улице. Назавтра я туда съездил и купил ее. И отдал шорнику, выбить внутри ее имя.

Я попытался предложить гипотезу:

— Но если это ее сумка, значит, она взяла ее с собой. Если она взяла ее с собой, значит, она куда-то отправлялась, верно? Мистер Келлерган, я знаю, это трудно себе представить, но вы не думаете, что Нола могла убежать из дому?

— Не знаю, мистер Гольдман. В полиции мне уже задавали этот вопрос, и тогда, тридцать лет назад, и сейчас, тому несколько дней. Но отсюда ничего не пропало. Ни одежда, ни деньги, ничего. Взгляните, вот ее копилка, на этажерке, она полная. — Он взял с верхней полки банку из-под печенья. — Смотрите, там сто двадцать долларов! Сто двадцать долларов! Почему она их оставила, если хотела сбежать? Полиция говорит, у нее в сумке была эта проклятая книжка. Это правда?

— Правда.

Те же вопросы по-прежнему пульсировали в моем мозгу: почему Нола скрылась, не взяв ни одежды, ни денег? Почему она взяла только рукопись?

Пластинка в гараже отыграла последний трек, и отец бросился туда, поставить ее сначала. Мне не хотелось больше ему мешать; я распрощался и ушел, сфотографировав по дороге «харлей-дэвидсон».

Вернувшись в Гусиную бухту, я пошел на пляж, позаниматься боксом. К величайшему моему удивлению, вскоре меня там нашел сержант Гэхаловуд. Он подошел со стороны дома, но поскольку уши у меня были заткнуты наушниками, заметил я его, только когда он похлопал меня по плечу.

— Вы в хорошей форме, — заметил он, разглядывая мой торс и вытирая о штаны мокрую от моего пота руку.

— Стараюсь, — ответил я и, вынув из кармана плеер, выключил его.

— Мини-дисковый? — продолжал он своим неприятным тоном. — А известно ли вам, что Apple произвел революцию в мире и музыку в почти неограниченном количестве теперь можно хранить на портативном жестком диске под названием iPod?

— Я не слушаю музыку, сержант.

— Что же вы тогда слушаете, когда занимаетесь спортом?

— Не важно. Скажите лучше, чему я обязан честью вашего посещения. Да к тому же в воскресенье.

— Мне позвонил бывший шеф полиции Авроры Пратт, рассказал о пожаре в пятницу вечером. Он встревожен, и, должен признаться, не напрасно: я тоже не люблю, когда дела принимают подобный оборот.

— Вы что, хотите сказать, что вы беспокоитесь за мою безопасность?

— Ни в коем разе. Я просто не хочу, чтобы все пошло вразнос. Всем известно, что преступления против детей вызывают сильнейшее брожение среди населения. Могу вас уверить: всякий раз, как про убитую девочку говорят по телевизору, целые толпы вполне цивилизованных отцов семейства готовы оторвать Квеберту яйца.

— Да, но тут-то целились в меня.

— Вот потому я и здесь. Почему вы не сказали, что получили анонимное письмо?

— Потому что вы меня вышвырнули из кабинета.

— Что верно, то верно.

— Угостить вас пивом, сержант?

Чуть поколебавшись, он согласился. Мы поднялись в дом, я принес две бутылки, и мы выпили их на террасе. Я рассказал, как накануне вечером, возвращаясь с Гранд-Бич, наткнулся на поджигателя.

— Описать я его не могу. Он был в маске. Я видел только силуэт. И опять то же самое послание: «Гольдман, возвращайся домой». Уже третье.

— Да, Пратт мне говорил. Кому известно, что вы ведете собственное расследование?

— Всем. То есть я хочу сказать, я целыми днями задаю вопросы всем, кто мне попадается. Кому угодно. Кто-то не хочет, чтобы я копался в этой истории, как вы считаете?

— Кто-то не хочет, чтобы вы докопались до правды о Ноле. Кстати, как двигается ваше расследование?

— Мое расследование? Теперь оно вас интересует?

— Возможно. Скажем так: с тех пор как вам угрожают, чтобы заставить вас молчать, ваши акции резко подскочили.

— Я говорил с отцом Келлерганом. Славный старик. Он показал мне комнату Нолы. Вы ее тоже видели, я так подозреваю…

— Да.

— Но если это побег, как вы объясните, что она ничего с собой не взяла? Ни одежды, ни денег, вообще ничего.

— Просто это был не побег, — отозвался Гэхаловуд.

— А если это похищение, тогда почему нет никаких следов борьбы? И почему она взяла эту сумку с рукописью?

— Она могла знать убийцу, вот и все. Быть может, она даже состояла с ним в связи. Тогда ему достаточно было просто подойти к окну, — возможно, он иногда так делал, — и убедить ее пойти с ним. Может, просто немного пройтись.

— Вы имеете в виду Гарри.

— Да.

— И что дальше? Она берет рукопись и вылезает в окно?