— Но я же ему позвонил!

— Ну да, ты ему позвонил — когда сидел в дерьме по уши. Ведь мистер Великий Писатель, распродав черт-те сколько миллионов книжек, сдрейфил и не знал, что теперь ему писать. Это мы тоже все узнали из первых рук, так что я в курсе. Гарри сидел за стойкой в «Кларксе» сам не свой: от тебя был звонок, ты весь в депрессии, у тебя нет идей, и издатель заберет у тебя все твои драгоценные бабки. И тогда ты вдруг снова приезжаешь в Аврору, как побитый пес, а Гарри разбивается в лепешку, чтобы поднять твой моральный дух. Бедный несчастный писатель, что бы тебе такое написать? И тут две недели назад случается чудо: разражается скандал, и кто сюда едет? Любезный Маркус. Какого черта ты приперся в Аврору, Маркус? Вдохновения искать для новой книги?

— Почему ты так думаешь?

— Догадалась.

Я немного помолчал, приходя в себя. Потом ответил:

— Издатель предложил мне написать книгу. Но я не буду этого делать.

— Да ровно наоборот: ты не можешь ее не написать, Марк! Потому что книга, быть может, единственный способ доказать Америке, что Гарри не чудовище. Он не виноват, я точно знаю. Нутром чувствую. Ты не можешь бросить его, у него никого нет, кроме тебя. Ты знаменит, люди тебя послушают. Ты должен написать книгу о Гарри, о тех годах, что вы провели вместе. Рассказать, какой он необыкновенный человек.

— Ты его любишь, да? — прошептал я.

Она опустила глаза:

— По-моему, я не знаю, что такое любить.

— А по-моему, наоборот, знаешь. Достаточно послушать, как ты о нем говоришь, хоть и пытаешься изо всех сил его ненавидеть.

Она печально улыбнулась и сказала со слезами в голосе:

— Вот уже больше тридцати лет я все время думаю о нем. Что он всегда один, а я так хотела сделать его счастливым. А я — посмотри на меня, Маркус… Я мечтала стать звездой кино, а стала звездой фритюра. Не та у меня жизнь, какой я хотела.

Я почувствовал, что она готова к откровенному разговору, и попросил:

— Дженни, расскажи мне о Ноле. Пожалуйста…

Она снова грустно улыбнулась:

— Она была очень милая девушка. Моя мать очень ее любила, говорила о ней много хорошего, и меня это бесило. Потому что до Нолы красавицей-принцессой в этом городе была я. И смотрели все только на меня. Когда она здесь появилась, ей было девять лет. И тогда, естественно, всем было на нее плевать. А потом в одно прекрасное лето, как часто бывает с девочками-подростками, те же самые все вдруг заметили, что малышка Нола превратилась в красивую юную женщину с восхитительными ножками, пышной грудью и ангельским личиком. И что эта новая Нола в купальнике весьма желанна.

— Ты к ней ревновала?

Она на секунду задумалась:

— А, ладно, сейчас уже могу тебе сказать, все равно не имеет значения: да, немного ревновала. Мужчины на нее заглядывались, женщина это всегда заметит.

— Но ей было всего пятнадцать…

— Она не выглядела девочкой, уж поверь. Это была женщина. И красивая женщина.

— Ты догадывалась про нее и Гарри?

— У меня и в мыслях не было! Здесь никто не мог себе такое представить. Ни с Гарри, ни с кем. Да, она была очень красивая девушка. Но ей было пятнадцать, и все это знали. И она была дочь преподобного Келлергана.

— Значит, вы не соперничали из-за Гарри?

— Боже мой, нет!

— А у тебя был с Гарри роман?

— Так, чуть-чуть. Пару раз встречались. Он здесь пользовался большим успехом у женщин. Я имею в виду, когда нью-йоркская знаменитость селится в такой дыре…

— Дженни, у меня к тебе вопрос, который, возможно, тебя удивит… Ты знала, что, когда Гарри приехал сюда, он был никто? Просто обыкновенный школьный учитель, который потратил все свои сбережения на то, чтобы снять дом в Гусиной бухте.

— Что? Но ведь он уже был писателем…

— Он выпустил один роман, но за собственный счет, и никакого успеха он не имел. Думаю, с его известностью получилось недоразумение, и он на нем сыграл, чтобы быть в Авроре тем, кем ему хотелось быть в Нью-Йорке. А поскольку потом он написал «Истоки зла» и прославился, иллюзия оказалась полной.

Она невесело рассмеялась:

— Ну и ну! Я не знала. Чертов Гарри… Помню наше первое с ним настоящее свидание. Я так волновалась в тот день. Даже дату помню, потому что был праздник. Четвертое июля 1975 года.

Я быстро прикинул в уме: 4 июля, то есть через несколько дней после поездки в Рокленд. Как раз тогда, когда Гарри решил выбросить Нолу из головы. Я попросил Дженни продолжать:

— Расскажи мне об этом Четвертом июля.

Она прикрыла глаза, как будто снова оказалась в прошлом.

— Это был прекрасный день. Гарри тогда пришел в «Кларкс» и предложил съездить вместе в Конкорд, посмотреть фейерверк. Сказал, что заедет за мной домой в шесть часов. В принципе моя смена кончалась в полседьмого, но я сказала, что мне очень удобно. А мама отпустила меня пораньше, чтобы я привела себя в порядок.

Пятница, 4 июля 1975 года

В доме семейства Куинн на Норфолк-авеню царила величайшая суматоха. Без четверти шесть, а Дженни была еще не готова. Она как фурия носилась вверх-вниз по лестнице в нижнем белье и с разными платьями в руках.

— Мама, а вот это, как ты думаешь? — спросила она, в седьмой раз появляясь в гостиной, где сидела мать.

— Нет, это не годится, — вынесла приговор Тамара, — у тебя в нем толстая попа. Ты же не хочешь, чтобы Гарри Квеберт подумал, что ты обжора? Примерь другое.

Дженни помчалась обратно наверх, в свою комнату, всхлипывая, что она уродина, что ей нечего надеть и что она так и останется одна до конца жизни.

Тамара сильно нервничала: ее дочь должна быть на высоте. Гарри Квеберт — это вам не молодые люди из Авроры, у нее нет права на ошибку. Как только дочь сообщила о вечернем свидании, она в приказном порядке выпроводила ее из «Кларкса»; время было полуденное, в ресторане яблоку негде упасть, но ее Дженни ни секунды лишней не должна была провести среди запахов горелого сала, иначе они могли въесться в ее кожу и волосы. Ради Гарри она должна быть самим совершенством. Тамара отправила ее в парикмахерскую и сделать маникюр, а сама вычистила дом сверху донизу и приготовила изысканный (в ее представлении) аперитив, на случай, если Гарри Квеберт захочет заодно перекусить. Ее Дженни не ошиблась: Гарри за ней ухаживал. Страшно взволнованная, она неотвязно думала о свадьбе — дочь наконец будет пристроена. Хлопнула входная дверь: ее муж, Роберт Куинн, инженер на перчаточной фабрике в Конкорде, вернулся домой. От ужаса у нее глаза полезли на лоб.

Роберт сразу заметил, что на первом этаже чистота и порядок. У входа красивый букет ирисов, всюду салфетки, которых он прежде никогда не видел.