— Что это тут творится, Котеночек? — спросил он, входя в гостиную, где был накрыт столик со сладкими и солеными птифурами, бутылкой шампанского и фужерами.

— О, Бобби, мой Боббо, — отозвалась Тамара, изо всех сил сдерживая раздражение, — ты очень не вовремя, мне не нужно, чтобы ты тут путался под ногами. Я же оставляла сообщение на фабрике.

— Мне не передали. А что ты хотела?

— Чтобы ты ни в коем случае не возвращался домой раньше семи.

— А-а. Это почему?

— Потому что, представь себе, Гарри Квеберт пригласил Дженни съездить с ним вечером в Конкорд посмотреть фейерверк.

— Кто такой Гарри Квеберт?

— Ох, Боббо! Надо же все-таки хоть немножко быть в курсе светской жизни. Это великий писатель, он приехал в конце мая.

— А-а. Но почему мне нельзя домой?

– «А-а»? Вы только послушайте, он говорит «а-а». Великий писатель ухаживает за нашей дочерью, а ты говоришь «а-а». Так вот: я не хотела, чтобы ты возвращался, потому что ты не умеешь вести утонченный разговор. Гарри Квеберт, представь себе, не кто-нибудь: он поселился в Гусиной бухте.

— В Гусиной бухте? Ни фига себе.

— Для тебя это, может, и большие деньги, но для такого, как он, снять дом вроде Гусиной бухты все равно что в воду плюнуть. Он же в Нью-Йорке звезда!

— В воду плюнуть? Не знал такого выражения.

— Ох, Боббо, ты вообще ничего не знаешь.

Роберт недовольно поморщился и подошел к шведскому столу, приготовленному женой.

— Только ничего не трогай, Боббо!

— Это что еще за штуки?

— Это не штуки. Это изысканный аперитив. Это высший шик.

— Но ты говорила, нас на вечер звали соседи есть гамбургеры! Мы всегда ходим к соседям есть гамбургеры Четвертого июля!

— Мы и пойдем. Но позже! И не вздумай рассказывать Гарри Квеберту, что мы едим гамбургеры, как простые люди!

— Но мы и есть простые люди. Я люблю гамбургеры. Ты сама в своем ресторане торгуешь гамбургерами.

— Ты вообще ничего не понимаешь, Боббо! Это совсем другое. А у меня, между прочим, большие планы.

— Я не знал. Ты мне ничего не говорила.

— Я не все тебе говорю.

— Почему ты мне не все говоришь? Я тебе все говорю. Вот, кстати, у меня после обеда все время живот болел. Жуткие газы. Мне даже пришлось запереться в кабинете и встать на четвереньки, чтобы попукать, так было больно. Вот видишь, я тебе все говорю.

— Прекрати, Боббо! Ты меня смущаешь!

Снова появилась Дженни, уже с другим платьем.

— Слишком парадное! — рявкнула Тамара. — Надо что-то шикарное, но на каждый день!

Роберт Куинн, воспользовавшись тем, что жена отвлеклась, уселся в свое любимое кресло и налил себе виски.

— Кто тебе разрешил садиться! — закричала Тамара. — Ты все перепачкаешь! Знаешь, сколько времени я тут все драила? Иди лучше переодеваться, живо.

— Переодеваться?

— Надень костюм, нельзя же встречать Гарри Квеберта распустехой!

— Ты достала шампанское, которое мы хранили для торжественных случаев?

— Это и есть торжественный случай! Ты что, не хочешь, чтобы наша дочь удачно вышла замуж? Чем цепляться по пустякам, иди быстро переоденься. Он скоро придет.

Тамара препроводила мужа к лестнице, чтобы он точно не отвертелся. В это время сверху спустилась Дженни, в слезах, трусиках и без лифчика, и заявила, всхлипывая, что все отменит, потому что она так больше не может. Роберт, пользуясь случаем, тоже заныл, что хочет читать газету, а не вести великие дискуссии с великим писателем, что он все равно не читает книжек, потому что они нагоняют на него сон, и он не знает, о чем с ним говорить. Было без десяти шесть: десять минут до свидания. Все трое стояли в прихожей и спорили, и тут раздался звонок в дверь. У Тамары чуть не случился сердечный приступ. Он здесь. Великий писатель пришел пораньше.

В дверь позвонили. Гарри пошел открывать. На нем был льняной костюм и летняя шляпа: он собирался ехать за Дженни. За дверью стояла Нола.

— Нола? Что ты тут делаешь?

— Вообще-то говорят «здравствуй». Воспитанные люди, когда встречаются, говорят друг другу «здравствуй», а не «что ты тут делаешь?».

Он улыбнулся:

— Здравствуй, Нола. Прости, я просто не ожидал тебя увидеть.

— Что происходит, Гарри? С тех пор как мы съездили в Рокленд, от вас ни слуху ни духу. Целую неделю никаких вестей! Я дурно себя вела? Или вам было неприятно? О, Гарри, мне так понравился этот наш день в Рокленде! Это было волшебно!

— Я совершенно не сержусь, Нола. И мне тоже очень понравился наш день в Рокленде.

— Тогда почему вы не подавали признаков жизни?

— Из-за книги. У меня было много работы.

— Как бы я хотела каждый день быть с вами, Гарри. Всю жизнь.

— Ты ангел, Нола.

— Теперь мы это можем. Я больше не хожу в школу.

— Почему не ходишь в школу?

— Занятия кончились, Гарри. У меня каникулы. Вы не знали?

— Нет.

На ее лице заиграла радость.

— Это было бы потрясающе, правда? Я подумала и решила, что могла бы заботиться о вас, прямо здесь. Вам лучше работать дома, а не в этой суете, в «Кларксе». Вы могли бы писать на террасе. По-моему, океан такой прекрасный, он бы вас вдохновлял, я уверена! А я бы следила, чтобы вам было хорошо и удобно. Я буду хорошо заботиться о вас, от всей души, обещаю, я сделаю вас счастливым! Гарри, пожалуйста, позвольте мне сделать вас счастливым.

Он заметил, что она принесла с собой корзинку.

— Это для пикника, — пояснила она. — Для нас, на вечер. У меня даже бутылка вина есть. Я подумала, мы могли бы устроить пикник на пляже, это так романтично.

Он не хотел романтичных пикников, не хотел быть с ней рядом, не хотел ее: он должен был ее забыть. Он уже жалел об этой субботе в Рокленде: увез пятнадцатилетнюю девочку в другой штат без ведома родителей! Если бы их остановила полиция, все могли бы подумать, что он ее похитил. Эта девочка его погубит, она должна исчезнуть из его жизни.

— Не могу, Нола, — только и сказал он.

Она очень расстроилась:

— Почему?

Он должен ей сказать, что у него свидание с другой. Ей будет тяжело это слышать, но она должна понять, что их любовь невозможна. И все же он не решился и снова солгал:

— Мне надо ехать в Конкорд, повидаться с издателем, он там будет на празднике в честь Четвертого июля. Будет ужасно скучно. Я бы предпочел остаться с тобой.

— Можно я поеду с вами?