Так и начался наш путь на Север.

Первых горцев мы встретили через неделю пути. Нет, до этого мы порой замечали пастухов на соседних склонах или одиночек, глядящих на нас с возвышений, – может быть, это были соглядатаи, а может быть, охотники или травники.

Но через неделю, когда наш маленький караван двигался по горному ущелью, мы увидели впереди человека в длинном плаще, сидящем на камне. При нашем появлении тот никакого удивления не показал; значит, ждал нас.

– Грисар, – позвал Танильмо и продолжил ехать вперёд. Все остальные караванщики остановились. Я ободряюще кивнул Мире и поехал вслед за караван-вожатым.

В горах было холодно. Тут, наверное, и летом-то не жарко, а уж сейчас повсюду сверкал иней, в тенистых местах лежал ноздреватый снег. Впрочем, какие-то упрямые травы и кусты продолжали зеленеть несмотря ни на что.

– Мир тебе, уважаемый, – сказал Танильмо, остановившись в нескольких шагах от горца и спрыгнув с коня. Говорить с пешим человеком сидя на лошади считалось в горах высокомерием и оскорблением. Тем более – с человеком старше себя.

А горец был стар. Я бы сказал, что ему за шестьдесят – и все эти годы были им честно прожиты, а не сожжены рунами.

– И тебе мир, землевед, – ответил горец. Говорил он без всякого акцента, очень чисто. Морщинистое лицо повернулось ко мне, холодные синие глаза внимательно осмотрели меня… – Мир и тебе, волшебник.

Я спустился с коня, куда осторожнее, чем Танильмо. Раньше я нечасто ездил верхом, и первые дни пути дались мне тяжело, оставив болезненные растёртости в паху и на бёдрах. Что же касается задницы, то мне частенько вспоминался первый год в Академии, когда я несколько раз напроказил и был выпорот безжалостным учителем дисциплины.

– Мир вам, уважаемый, – повторил я слова Танильмо.

– Моё имя Арред, – сказал горец. – Что вас привело в горы?

То, что он назвал имя, было хорошим знаком.

Танильмо сел напротив горца – там как раз был подходящий камень. От меня не укрылось, что этот камень был покрыт мелкими щербинами, словно по нему давно и часто пристреливались из арбалетов и луков.

– Мы землеведы. Мы путешествуем и рисуем карты.

– Вы хотите знать наши тропы, горы, долины, – спокойно сказал горец.

– Да. Не для зла. Мы служим матери-Земле и рисуем её портрет.

– Я знаю вашу веру. Но то, что вы делаете не для зла, может послужить чужому злу.

Танильмо не спорил.

– Всё может служить и добру, и злу. Но мы никогда не узнаем горы так, как знаете их вы. Если враг пойдёт по нашим картам, то вы найдёте десять дорог к той одной, которую нарисуем мы.

– Пока – да, – кивнул горец. – Но что будет после нас?

– Людям не дано знать, что будет после нас, – ответил землевед. – Обычно не дано…

Горец кивнул и погрузился в раздумья. Мы сидели и ждали – разрешения пройти, приказа повернуть назад или града стрел. От горца шёл непривычный запах – чужой еды, чужого огня, чужого жилища. Не противный или плохой, просто чужой.

– Покажи карту, которую вы нарисовали, – попросил горец.

Землевед молча снял с пояса сумку, достал и бережно развернул лист плотной бумаги.

– Это город Бьезан… – начал он.

– Вижу, – ответил горец, взял карту из его рук и стал внимательно изучать. Нижний край карты был прорисован тщательно, там была изображена северная часть княжества Ламацци, выше шла южная, известная всем часть Горного Княжества, три тонкие извилистые реки-истока Спеи… Вверху и справа был краешек восточных провинций, вверху и слева – уголок Тёмной Империи. А в середине лист был чист, там были только намечены самые высокие горы и длинным языком извивался по ущельям наш маршрут.

– Вы двигаетесь туда? – горец черкнул ногтем по карте.

– Да, – тревожно глядя на карту, сказал Танильмо.

– Перо.

Танильмо дал ему мягкий свинцовый карандаш. Горец уверенными движениями вычертил извилистый маршрут в верхний правый угол.

– Вы будете идти по ущельям. Отдохнёте в долине здесь и здесь… – он поставил крестики. – Сворачивать нельзя. Подниматься в горы нельзя. Отходить больше чем на милю от линии нельзя.

Танильмо помолчал. Потом осторожно сказал:

– Мои спутники молоды и любопытны. Они хотят увидеть красоты этих мест.

– Чтобы видеть и дальше, им потребуются глаза. Держитесь отмеченного пути.

Землевед вздохнул. Попросил:

– Может быть, хоть что-то? Дозволено ли какое-то место на нашем пути к посещению чужаками?

Горец поднял на него тяжёлый укоризненный взгляд. Спросил:

– Ты спрашиваешь зная ответ?

– Я давно живу, – уклончиво ответил Танильмо.

Горец провёл ещё одну линию на карте.

– Здесь. У отрогов этой горы. На пять миль к западу от вашего пути. Там святилище Лунной Девы, мы не вправе никому запрещать к ней идти.

– Благодарю, Арред, – сказал Танильмо.

– Долгой дороги, – пожелал горец. Танильмо удивлённо приподнял бровь – это было пожелание землеведов. И ответил:

– Многих внуков.

Мы взобрались на лошадей (Танильмо даже придержал мою), махнули каравану. Я поймал взгляд горца, тот почему-то смотрел в основном на меня, и он негромко сказал:

– Волшебник. Когда будете у Лунной Девы, отведи к ней свою женщину.

– Зачем? – спросил я.

– Поймёшь. Отведи и зайди к ней сам.

Вечером мы расположились на привал. Четверо нанятых землеведами охранников обошли территорию, проверяя окрестности и вырубая кустарник в подозрительных местах. Это были немолодые темнокожие рубаки из южных земель, где принято продавать в наёмники каждого пятого юношу – и тем кормить всю деревню. Меня такая традиция смутила, хотя сами воины казались вполне довольными судьбой. Двадцать лет службы, а потом, если повезёт, возвращение домой с почётом, юная жена, хороший дом и стадо скота. Доживали не все, конечно, но многим везло.

Первое время я смотрел на темнокожих воинов, чью кожу украшали многочисленные шрамы, с невольным сочувствием и неловкостью. Во мне самом текла частица крови тёмных южан, и выбери мой прадед не тот поворот дороги – я мог бы вырасти на диком Юге, а не в Тёмной Империи, был бы сейчас наёмным воином, а не волшебником. Потом я подумал, что наши традиции, когда детей с малейшими признаками магического дара отдают в обучение рунам, ничуть не лучше южных, и успокоился.

В общем-то землеведы и сами считались могучими воинами. Они были замкнутой кастой, где профессия передавалась от отцов и матерей к детям, но порой принимали и чужаков, чтобы разбавить кровь. Маленьких детей с нами не шло, путь считался для них тяжёлым, но вообще-то они странствовали с самого раннего детства, росли в навьюченных на мулов люльках, а потом в сёдлах. Двое юношей лет пятнадцати-шестнадцати, гидролог и гляциолог, и молодая девушка-топограф по их меркам считались уже опытными путешественниками. В пути я с любопытством смотрел на них – поначалу казалось, что только молодёжь и работает. Один парень изучал каждый встречный родник или ручеёк, брал пробы воды в стеклянные флаконы, проводил какие-то научные опыты, смешивая воду с реактивами и зарисовывая оттенки, которые принимала вода. Другой бросался к каждому сугробу, каждому замёрзшему озерцу, а уж когда мы проходили мимо края ледника, потребовал остановки и три часа брал пробы льда. Девушка рисовала карты – и когда мы останавливались, и даже когда были в седле. Ей не мешали ни тряска, ни погода – карандашные линии были чёткими и ровными, будто она сидела за столом в кабинете.