...

Жуткое зрелище, увиденное в мае, похоже, все еще было живо в воображении Поджо, когда он перебирал монастырские книги. Иероним протестовал, что его содержат «в грязи и оковах, лишая элементарных удобств». Квинтилиана нашли в «плесени и пыли». Иероним, возмущался Поджо в письме Леонардо Аретино, был заключен «в темное подземелье, где он не мог читать». Квинтилиан, негодовал Поджо уже по поводу содержания манускрипта в монастырской библиотеке, пребывал «в вонючей и мрачной темнице, в какую не посадят даже преступника, приговоренного к смерти». «Человек, достойный вечного почитания!» – восторгался Поджо еретиком Иеронимом, в защиту которого не смог и пальцем пошевелить. Спустя несколько месяцев в монастыре Святого Галла он все-таки вызволил из варварского заточения другого «человека», достойного вечных почестей.

Неясно, насколько сознательно Поджо проводил параллель между заточением еретика и манускрипта. Постоянно озабоченный внутренней нравственной чистотой моралист и соглашатель на службе, Поджо относился к книгам как к живым, думающим и страдающим существам. «Ей-богу, – писал он о манускрипте Квинтилиана, – если бы мы вовремя не подоспели, то он сгинул бы на следующий день». Не желая рисковать, Поджо уселся за стол и начал переписывать весь огромный трактат своим изумительным почерком. Это заняло у него пятьдесят четыре дня. «Один-единственный труд римлянина, с которым рядом можно поставить только Цицерона, – писал он Гуарино Веронскому27, – был искромсан и раскидан. И мы не только вернули его из изгнания, но и спасли от верной гибели».

Экспедиция в монастырь была дорогостоящей, а Поджо и без того испытывал постоянную нехватку денег, таковы были последствия отказа от доходной церковной деятельности. Возвратившись в Констанц, он особенно остро ощутил, что беден, не у дел и без ясных перспектив. Низложенный хозяин Бальдассаре Косса всеми силами старался обеспечить себе спокойную старость. Проведя три года в заточении, он заплатил за свое освобождение и получил пост кардинала во Флоренции, где и умер в 1419 году. В баптистерии ему соорудили изящную гробницу по проекту Донателло. Другой папа, которому ранее тоже служил Поджо, низложенный Григорий XII, скончался примерно в это же время. Уходя на тот свет, он сказал: «Я не понял мир, а мир не понял меня».

Наступили тяжелые дни для благоразумного, толкового и уже почти сорокалетнего куриального чиновника: надо было позаботиться о своем благополучии и найти стабильные источники дохода. Однако Поджо ничего не сделал для этого. Через несколько месяцев после возвращения из монастыря Святого Галла Поджо снова уехал из Констанца, на этот раз без компаньонов. Его страсть к разыскиванию и высвобождению из плена времени пропавших манускриптов еще больше усилилась. Он не знал в точности, что надо искать. Для него представляло ценность все, что имело отношение к античности и было исполнено на изысканном классическом латинском языке. Поджо был убежден: невежественные и ленивые монахи скрывают шедевры культуры, самой великой из всех, какие когда-либо существовали за прошедшее тысячелетие.

Конечно, Поджо мог найти лишь листы пергамента, и вовсе не такие уж древние. Но для него это были не просто безмолвные манускрипты, в них ему слышались голоса людей. Из безвестности он возвращал не многократно переписанные тексты, а запечатленные в них души копиистов и даже самих авторов, скованных погребальными одеяниями и рвущихся к свету.

Мы причисляем Эскулапа к богам, потому что он вернул Ипполита из преисподней, – писал с намеком Франческо Барбаро в послании Поджо, когда узнал о его находках:

...

Книги, затерявшиеся в монастырских библиотеках, Франческо трансформировал в души умерших античных мудрецов, томящиеся в преисподней. Поджо, циничного папского секретаря, служившего порочному понтифику, друзья уже превозносили как героя, волшебного целителя, возрождающего изувеченное и поруганное тело античности.

Так или иначе, в январе 1417 года Поджо вновь оказался в монастырской библиотеке, возможно в Фульде. Там он и снял с полки поэму, об авторе которой уже знал либо от Квинтилиана, либо из хроник святого Иеронима: T. LUCRETI CARI DE RERUM NATURA .

Поэму «О природе вещей» читать нелегко. В ней насчитывается 7400 строк, и она написана гекзаметром, стандартным стихотворным шестистопным нерифмованным размером, которым пользовались латинские поэты вроде Вергилия и Овидия, пытавшиеся имитировать грека Гомера. Поэма состоит из шести книг, не озаглавленных, но насыщенных чарующей лирикой, художественно-поэтическими образами и философскими размышлениями о религии, жизни и смерти, физическом устройстве мира, эволюции человеческого общества, природе наслаждений и страхов человека, о радости и пагубности любви, стихиях и болезнях. Стиль изложения – нередко сложен и труден для восприятия, перегружен замысловатыми синтаксическими оборотами. Для того чтобы получить удовольствие от чтения книги, желательно иметь соответствующую интеллектуальную подготовку.

Эти трудности, конечно, не могли смутить Поджо и его просвещенных друзей. Они в совершенстве владели латынью, выработали навыки разгадывания древних текстов, с интересом и даже наслаждением разбирали куда более головоломные богословские трактаты Отцов Церкви. Кроме того, уже первые страницы поэмы должны были убедить Поджо в том, что он нашел нечто совершенно уникальное.

Можно предположить: Поджо не сразу понял, что эта поэма заключает в себе угрозу перевернуть привычные представления человека об окружающем его мире. Наверняка гуманист все равно решил бы ее реанимировать и издать: возрождение наследия мыслителей древности было для него главным жизненным поприщем, единственным нравственным принципом, не зараженным разочарованиями и цинизмом. Но тогда он должен был сказать себе примерно те же самые слова, которые произнес Фрейд, прибывая с Юнгом на пароходе в Нью-Йорк, чтобы послушать хвалебные речи почитателей: «Разве они не знают, что мы везем им чуму?»

Та разновидность «чумы», которой давал волю Лукреций – и в этом действительно обвиняли его поэму, когда она снова стала доступна читателям, – называлась очень просто: атеизм. Однако сам Лукреций в действительности не был атеистом. Он верил в существование богов. Но он верил и в то, что боги не имеют никакого отношения к жизни людей и к тому, как и для чего они живут. Божествам уготована вечная безмятежность, их абсолютно не волнуют страдания и переживания человека, и они равнодушны к любой его деятельности.